Skip to main content

Full text of "Pushkin i Radishchev; novoe reshenie starogo voprosa"

See other formats 


Проф.  П.  Н.  САКУЛПН 


ПУШКИН 


ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЕ  ЭСКИЗЫ 


.АЛЬЦИОНА" 


0|дШгес1  Ьу  Иле  1п1егпе1  АгсНме 

1П  2011  хл/ИИ  ТипсИпд  {гот 

Воз&эп  ЫЬгагу  Сопзогйит  МетЬег  ЫЬгапез 


МНр://^^^.агс1п1Уе.огд/с1е1а|15/ри511к1П1гас11511с11005аки 


Проф.  П.  Н.  САКУЛИН 


ПУШКИН 


ИСТОРИкС-ЛИТЕРАТУРНЫЕ  ЭСКИЗЫ 


„АЛЬЦИОНА" 

Москва 
1926 


Проф.  П.  Н.  САКУЛИН 


ПУШКИН  и  РАДИЩЕ 


НОВОЕ  РЕШЕНИЕ  СТАРОГО  ВОПРОСА 


г АЛЬЦИОНА" 

Москва 
1920 


Р.  В,  ц.  (Москва.)  Отпечатано  15.0Э0  экз. 

1-я  Государзт.  тииогр.  (зыа.  С-ьттина)  Москва,  Пятницкая  ,    71. 


ПУШКИН  И  РАДИЩЕВ. 


I. 


Исследователи  не  раз  с  недоумением  останавливались  перед 
статьями  Пушкина  о  Радищеве. 

Пока  шла  речь  о  двадцатых  годах,  отношения  Пушкина  к  Ра- 
дищеву не  вызывали  ни  чьих  сомнений.  Пушкин  знал  Радищева, 
ценил  его  и  подражал  ему.  Осязательными  доказательствами  слу- 
жат такие  произведения,  как  «Бова»,  «Вольность»  и  «Деревня»  1). 
Даже  в  тридцатых  годах  Пушкин  продолжал  считать  Радищева 
недурным  поэтом,  а  в  молодости  ему  так  естественно  было  отклик- 
нуться и  на  игривую  «богатырскую  повеет»  ХУ1Н  в.  и  на  гимны 
свободе.  Отсюда  известный  упрек  Бестужеву  (в  1823  г.):  «Как 
можно  в  статье  о  русской  словесности  забыть  Радищева?»  Всё 
это  прекрасно  гармонирует  с  нашим  общим  представлением  о 
поэте  в  александровскую  эпоху.  Совсем  в  ином  положении  ока- 
зываемся мы,  как  только  переходим  к  пушкинским  статьям  о  Ра- 
дищеве. Тут  всё  спорно  и  загадочно.  Как  будто  самый  облик  поэта 
начинает  дрожать  перед  нашими  глазами,  когда  мы  пытаемся  при- 
мирить себя  с  мыслью,  что  именно  Пушкин  был  автором  этих 
резких  статей. 

Первая  статья  Пушкина  дошла  до  нас  в  неоконченном  виде. 
П.  В.  Анненков  озаглавил  ее  «Мысли  на  дороге».  Писалась  она 


1)  Уже  В.  Д.  Спасович  ставит  «Деревню»  в  связь    с   «Путешествием»  Ради- 
щева. (Сочинения,  т.  II,  стр.  218). 


_  6  — 

в  1833 — 1834  годах.  Вторая,  под  заглавием  «Александр  Радищев», 
относится  к  1836  году.  Она  предназначалась  для  «Современника», 
но  предписанием  главного  управления  цензуры  не  была  дозволена 
к  напечатанию.  Первая  статья  хотя  и  в  искаженном  виде  была 
включена  уже  в  посмертное  издание  Пушкина  и  в  анненковское 
1855  г.  Вторая  же  впервые  увидела  свет  лишь  в  1857  г.  (в  VII, 
дополнительном  томе  издания  Анненкова).  Подлинный  текст 
обеих  статей  читатель  получил  только  в  юбилейном  издании  Пуш- 
кина, вышедшем  в    1880  г.,  под  редакцией  П.  А.  Ефремова. 

Нечего  и  говорить,  что  статьи  Пушкина  о  Радищеве  сразу  же 
привлекли  к  себе  напряженный  интерес  и  послужили  предметом 
разнообразных  суждений.  Впрочем,  специальная  работа  суще- 
ствует только  одна:  это — очерк  В.  Е.  Якушкина  «Радищев  и  Пуш- 
кин», напечатанный  в  «Чтениях  Общества  Истории  и  Древностей 
Российских»  за  1886  г.,  кн.  1,  и  вошедший  затем,  почти  без  вся- 
ких изменений,  в  его  сборник  «О  Пушкине»  (М.  1899).  Якушкнн 
оказал  значительное  влияние  на  взгляды  последующих  ученых, 
говоривших  о  том  же  предмете. 

Вопрос  имеет  уже  довольно  длинную  и  поучительную  историю, 
но  до  сих  пор  не  может  считаться  окончательно  решенным.  Мне 
хотелось  бы  заново  пересмотреть  его  и  дать  ему  свое  освещение, 
опирающееся  на  психологию  и  миросозерцание  Пушкина. 

Сделаю  сначала  обзор  литературы  и  выясню,  как  обстояло 
дело  до  настоящего  времени. 

II. 

Первыми,  обязательными  читателями  Пушкина  были,  конечно, 
цензора.  В  1836  г.  статья  «Александр  Радищев»  побывала  в  руках 
многих  цензоров,  начиная  с  Александра  Лукича  Крылова  и  кончая 
самим  С.  С.  Уваровым.  Последний  признавал  статью  «недурной» 
и  полагал,  что,  «с  некоторыми  изменениями»,  ее  можно  было  бы 
даже  пропустить,  но  решил  задержать  потому,  что  находил 
«неудобным  и  совершенно  излишним  возобновлять  память  о  пи- 
сателе  и   о   книге    совершенно   забытых   и   достойных   забвения». 


Запрещение  это  было  повторено  Уваровым  в  1840  г.,  когда  печа- 
талось посмертное  издание  Пушкина  х). 

В  1857  г.,  когда  Анненков  представил  в  цензуру  VII,  допол- 
нительным том  Пушкина,  пришлось  высказаться  И.  А.  Гончарову, 
исполнявшему  тогда  должность  цензора.  Гончаров  (в  донесении 
от  6  апреля  1857  г.)  посмотрел  на  статью  «Александр  Радищев4», 
как  на  «любопытный  исторический  эскиз*,  как  на  «полный  очерк 
известного  вольнодумца  времен  Екатерины  II»,  не  имеющий  «ни- 
какого отношения  к  нашей  современности»  и  могущий  «разве 
только  послужить  материалом  будущему  историку  нравов  той 
эпохи»  2). 

Из  исследователей  первым  выступил,  конечно,  П.  В.  Анненков. 
В  издании  Пушкина  1857  г.  он  писал3}:  «Статья  Александр  Ра- 
дищев принадлежит,  по  нашему  мнению,  к  тому  зрелому,  здоро- 
вому и  проницательному  критическому  такту,  который  отличал 
суждения  Пушкина  о  людях  и  предметах  незадолго  до  его  кон- 
чины. Пушкин  в  своей  статье  показывает,  что  никакие  благие 
намерения  не  могут  оправдать  нарушение  узаконенных  постано- 
влений и  никакие  злоупотребления,  столь  неизбежные  в  каждом 
человеческом  обществе,  не  могут  извинить  слов  гнева  и  враждеб- 
ных страстей.  Для  борьбы  с  недостатками  и  пороками,  Пушкин 
прежде  всего  требует  от  всякого  деятеля  любви  и  пребывания  в 
границах  закона,  —  и  это  составляет  высокую  и  нравственную 
мысль  его  дельной  и  строгой  статьи». 


*)  М.  И.  Сухомлинов.  Исследования  и  статьи  по  русской  литературе  и  про" 
свсщшию.  Т.  I.  Спб.  1889.  Статья  «А.  И.  Радищев»,  стр.  651 — 652. 

2)  Голос  Земли  29  янв./11  февраля  1912  г.,  №  20.  В  нумере — особый  отдел 
под  заглавием  «75  лет  со  дня  смерти  А.  С.  Пушкина».  Среди  других — статья 
без  подписи  (но,  очевидно,  П.  Б.  Щеголева,  как  предположил  и  Апагё  Магоп 
в  книге  «Цп  та1*ге  с!и  готеп  гиззе.  1уап  Ооп1;спагоу<>,  стр.  412,  прим.  3)  под 
названием  «И.  А.  Гончаров — цензор  Пушкина»;  в  ней  воспроизведено  всё  «доне- 
сение» Гончарова  по  списку,  который  хранится  теперь  в  Пушкинском  музее 
Александровского  Лицея. — М.  И.  Сухомлинов  также  цитирует  это  донесение  по 
рукописи  Архива  министерства  народного  просвещения  (Исследования  и  статьи, 
*.  I.  стр.  652—653). 

3)  Т.  VII,  ч.  II,  стр.  3—4.  Ср.  у  Сухомлинова,  I,  668. 


Как.  видим,  ни  Уварову,  ни  Гончарову,  ни  Анненкову  не  при- 
ходила в  голову  мысль  о  том,  что  здесь  нужно  что-то  вычитывать 
между  строк.  Более  того,  в  1880  г.,  характеризуя  «обществен- 
ные идеалы»  Пушкина,  Анненков  определенно  говорит  о  «кон- 
сервативной теории»  поэта,  как  она  отразилась  в  разных  его  про- 
изведениях тридцатых  годов,  в  том  числе  в  статьях  о  Радищеве1). 

К  пятидесятым  годам  относятся  еще  четыре  отзыва:  А.  В,  Стан- 
кевича, Н.  А.  Добролюбова,  Павла  Ал.  Радищева  и  А.  И.  Герцена. 
Общей  для  них  чертой  является  то,  что  они  также  считают  статьи 
Пушкина  о  Радищеве  выражением  его  действительных  взглядовг 
но,  в  противоположность  Анненкову,  полемизируют  с  Пушкиным. 

А.  В.  Станкевич,  родной  брат  знаменитого  Н.  В.  Станкевича, 
напечатал  в  журнале  Е.  Корша  «Атеней»  за  1858  г.  статью  по 
поводу  выхода  в  свет  VII,  дополнительного  тома  аннен- 
ковского  издания  и  в  ней  посвятил  следующие  строки  статье  о 
Радищеве2):  «Из  биографической  статьи  «О  Радищеве»,  являю- 
щейся впервые  на  свет,  мы  можем  ознакомиться  с  мнениями  Пуш- 
кина о  человеке,  в  котором,  с  точки  зрения  исторических  и  обще- 
ственных условий,  он  усматривал  только  пример  для  поучения. 
Поучительная  сторона  явления  закрыла  от  него  другую  сторону, 
трагическую.  Нельзя  сказать,  чтоб  это  послужило  в  пользу  жи- 
вости и  ясности  биографического  очерка». 

С  возражениями  против  Пушкина  и  Анненкова,  в  защиту  Ра- 
дищева выступил  в  1858  г.  критик  Н.  А.  Добролюбов,  разбирая 
тот  же  VII  т.  анненковского  издания.  Взгляд  Пушкина  на  Ради- 
щева Добролюбов  называет  «весьма  поверхностным  и  пристраст- 
ным». Поэт,  по  его  словам,  «нередко  впадает  даже  в  противоре- 
чия с  самим  собою».  Выяснив  эти  противоречия,  на  почве  «двой- 
ственности» самого  Пушкина,  Добролюбов  делает  такой  общий 
вывод  3) :    «В   частных   суждениях,   в   фактах,     представленных    в 


*)  П.  В.  Анненков.  Воспоминания  п  критические  очерки.  Отдел  третий. 
Стр.  2ба-4. 

Щ  Атеней,  1858,  часть  первая,  стр.  79. 

3)  Первое  полное  собрание  сочинений  Н.  А.  Добролюбова.  Под  ред.  М.  К» 
Жемке.  Т.  I.  Стр.  574—575. 


—  9  — 

отдельности,  постоянно  виден  живой,  умный  взгляд  Пушкина;  но 
общая  мысль,  которую  доказать  он  поставил  себе  задачей,  ложна, 
неопределенна  и  постоянно  вызывает  его  на  сбивчивые  и  про- 
тиворечащие фразы». 

Горячо  запротестовал  против  мнения  Пушкина  о  Радищеве  сын 
последнего  Павел  Александрович1).  Его  крайне  огорчает  замал- 
чивание поэтом  того  факта,  что  «все  знавшие  Радищева  уважали 
его,  как  человека  умного,  ученого,  честного,  бескорыстного».  Са- 
мое «Путешествие»,  за  исключением  одной  оды,  имеет  «чисто- 
практическое  содержание»;  направление  книги  и  характер  автора 
вообще  таковы,  что  не  подают  повода  к  выводам,  какие  делает 
Пушкин;  в  книге  собраны  «факты  из  действительности,  сведение 
о  которых,  приведенное  в  сознание,  могло  бы  быть  полезно,  как- 
матернал  для  апминистративных  и  политических  действий».  Внося 
ряд  фактических  поправок  в  статью  Пушкина,  Павел  Ал.  Радищев 
бросает  поэту  упрек,  что  он,  «как  видно,  мало  заботился  о  досто- 
верности своего  рассказа,  а  хотел  округлить  статью  половче,  хотя 
бы  насчет  истины».  Справедливы  лишь  замечания  Пушкина  о  слоге 
Радищева,  да  и  то  нельзя  забывать,  что  «таким  языком  тогда  пи 
сали  все».  «Во  всем  же  остальном»,  говорит  Павел  Александрович 
в  заключение,  «видно  незнание  фактов  или  извращение  их,  и  осо- 
бенно поражает  ложный  свет  и  странный,  труднообъяснимый 
взгляд,  брошенный  на  личность  Радищева  нашим  великим  поэтом». 

Таким  образом,  ни  Анненков,  ни  Станкевич,  ни  Добролюбов. 
ни  Павел  Радищев  не  снимали  с  поэта  ответственности  за  его 
суждения  об  авторе  «Путешествия». 

Новую  ноту  внес  А.  И.  Герцен. 

В  1858  г.  Искандер  выпустил  в  Лондоне  второе  издание  «Пу- 
тешествия», в  общем  мало  удовлетворительное  2),  и  снабдил  его 


*)  Русский  Вестник  1858,  т.  XVIII,  декабрь,  книжка  первая,  статья  «Але- 
ксандр Николаевич  Радищев»;  приложение  к  ней — стр.  428 — 432.  Статья — того 
же  1858  года,  доставлена  в  журнал  А.  Корсуновым  я  сопровождается  биогра- 
фическим очерком  Павла  Ал.  Радищева. 

2)  См.  у  Сухомлинова  «Исследования  и  етатьк»,  I,  655 — 660. 


—  10  — 

биографическим  предисловием,  воспользовавшись  фактами,  какие 
-сообщает  Пушкин  в  своем  очерке  «Александр  Радищев».  По  мне- 
нию Герцена,  статья  эта  не  делает  «особенной  чести  поэту»:  «Он 
или  перехитрил  ее  из  цензурных  видов,  или  в  самом  деле  так 
думал — и  тогда  лучше  было  бы  ее  не  печатать»  х).  Герцен,  так. 
обр.,  сделал  два  возможных  предположения.  Своеобразным 
является  первое — '«перехитрил».  Этому  мнению,  однако,  еще  долго 
суждено  было  оставаться  одиноким. 

Выход  ефремовского  издания  Пушкина  (1880  г.)  и  открытие 
московского  памятника  заново  освежили  интерес  к  нашему  вопросу. 

А.  Д.  Галахов  в  «Истории  русской  словесности»,  во  втором 
издании,  которое  вышло  в  1880  г..  посмотрел  на  Радищева  глазами 
Пушкина,  прямо  ссылаясь  на  статью  последнего  и  сохраняя  даже 
всю  страстность  ее  тона.  Первым  и  основным  грехом  Радищева 
Галахов  считает  то,  что  автор  «Путешествия»  вращался  «в  сфере 
общего  и  отвлеченного»  и  не  принимал  в  соображение  «строя 
жизни,  выработанного  историей»2). 

На  ту  же  точку  зрения,  но  с  большим  благодушием,  чем  Га- 
лахов, стал  и  другой  историк  литературы,  И.  Я.  Порфирьев.  При- 
ведя резолютивные  места  из  статьи  «Александр  Радищев»,  Пор- 
фирьев замечает:  «При  всей  строгости  этого  приговора  Пушкина, 
и  критика  нового  времени  не  находит  возможным  отвергнуть  его», 
а  в  доказательство  приводятся  цитированные  мною  выше  слова 
Анненкова  3). 

В  1881  г.  В.  Я.  Стоюнин  издал  свою  монографию  о  Пушкине. 
В  ней,  между  прочим,   он    воспользовался    статьей    Пушкина    о 


1)  А.  И.  Герцен.  Полное  собрание  сочинений  и  писем  под  редакцией  М.  К. 
Лейке.  Том  IX,  стр.  275. 

2)  В.  Е.  Якушкин  ссылается  на" 2-е  издание  1880  г.,  т.  I,  ч.  II,  стр.  273 — 
276.  Я  цптирую  по  третьему  изданию  (1894  г.),  т.  I,  отд.  2,  стр.  275.  Тот  же 
взгляд  на  Радищева/ высказан  Галаховым  и  в  статье  «Историко  -  литератур- 
ные вопросы»,  написанной  по  поводу  книги  Стоюнипа  «О  преподавании  русской 
литературы»  (С.-Петерб.  Ведом.,  1864  ,  №  122.]Подпись:  Красов.) 

3)  История  русской  словесности,  ч.  II,  отд.  2.  Первое  издание  1884  г.  Ци- 
тирую по  второму  изданию,  1888  г. 


—   11   — 

Радищеве  для  характеристики  «гражданского  положения»  поэта 
II  усмотрел  в  ней  определенную  публицистическую  тенденцию. 
Пушкин  тридцатых  годов,  по  его  мнению,  «только  сделался  прак- 
тичнее, убедившись,  что  один  в  поле  не  воин;  он  стал  более  на 
историческую  почву,  отказываясь  от  прежних  теоретических  воз- 
зрений на  жизнь.  Но  он  остался  при  своих  честных  гражданских 
убеждениях,  которые  вызывали  его  служить  делу  общенародному; 
а  оно  отождествлялось  в  то  время  с  делом  государственным». 
Статья  о  Радищеве,  думает  Стоюнин,  нагисана  «с  видимым  наме- 
рением высказать,  в  какие  отношения  он  как  журналист,  станет 
к  правительству»  г).  Не  спроста  Пушкин  упрекает  Радищева  за 
излишнюю  горячность,  говоря,  что  автору  «Путешествия»  следо^ 
вало  бы  в  благожелательном  тоне  указать  правительству  и  умным 
помещикам  на  способы  к  постепенному  устранению  недостатков 
русской  жизни,  а  не  выступать  с  своим  дерзким  злоречием,  ведь 
правительство  не  пренебрегало  советами  людей  просвещенных  и 
мыслящих.  «Нельзя  не  видеть»,  говорит  Стоюнин  2),  «настоящей 
цели,  с  какой  написаны  эти  строки.  Из  них  само  собою  вытекало 
следующее  заключение:  правительство,  которое  поступает  иначе, 
дает  оправдание  Радищевым  в  их  противозаконных  поступках.  Из 
всего  этого  мы  убеждаемся,  что  Пушкин,  отрекаясь  от  некоторык 
ч:воих  прежних  взглядов,  не  отрекался  01  своей  личности,  т.-е. 
от  свободы  своей  мысли». 

Серьезное  внимание  интересующим  нас  статьям  уделил  М.  И. 
Сухомлинов  в  сьоей  работе  о  Радищеве  (1883)  8).  Он  высоко 
ценит  заслугу  Пушкина,  который,  «можно  сказать,  открыл  Ради- 
щева и  для  своих  современников,  и  для  русской  литературы  во- 
обще», и  обещает  «посмотреть  прямыми  глазами  и  на  самого  Пуш- 
кина, как  писателя,  и  ие  открытого  им  Радищева,  отделив,  в  су- 


г!  В.  Стоюнин.  Исторический  сочинения.  Ч.  П.  Пушкин.  Спб.  1881.  Стр.  361. 

*)  1Ы(1ет,  стр.  368. 

3)  М.  И.  Сузюмтнов.  Исследования  и  статьи  ио  русской  литературе  и  про- 
свещении. Т.  I,  642 — 654.  Первоначально  работа  эта  печаталась  въ  32-м  томе 
«Сборника  II  отд.  Ак.  Н.,  йотом  отдельно. 


—  12  — 

ждениях  Пушкина  о  Радищеве,  существенные,  основные  черты  от 
всего  того,  что  навеяно  злобою  дня».  Сухомлинов  не  сомневается 
в  том,  что  Пушкин  «признавал  Радищева  крупною  литературного 
величиною»,  и  своими  статьями  имел  в  виду  «познакомить  совре- 
менное  ему   общество   с   произведением   писателя,   несправедливо 
преданного  забвению».  «Указывая  недостатки  Радищева,  как  пи- 
сателя, Пушкин  выставляет  и   светлые    стороны,    и    перед    вами 
является  сочувственный  образ  человека,  совершенно  чуждого  ка- 
ких-либо  рассчетов   и  не   способного   мириться   со   злом,   господ- 
ствовавшим в  общественной  жизни».  Возражая  против  некоторых 
суждений  Пушкина  о  Радищеве,  Сухомлинов  выдвинул  два  обстоя- 
тельства, которые,  по  его  мнению,  могли  повлиять  на  тон  пушкин- 
ских  статей.   Это,   во-первых,   полемическое   раздражение   против 
литературных  врагов.  «И  внутренний  смысл,  и  даже  тон  нападок 
на  Радищева», — пишет  Сухомлинов, — «показывают,  что  не  все  они 
направлены  по  его  адресу  и  что  за  Радищевым  скрывается,  в  иных 
случаях,  другое  лицо».  Именно  из-за  Радищева  выступают  «нена- 
вистные черты  Полевого,   уронившего   себя   в  глазах  Пушкина  и 
загробною  враждою  к  Карамзину  и  журнальною  дружбою  к  Бул- 
гарину».  Так    всю   характеристику   Радищева,   как  представителя 
полупросвещения,   надо   отнести   к   Полевому.   Тем   более,   что   в 
рукописи  значатся   следующие   слова,   потом  зачеркнутые:    «оты- 
мите у  него  (т.-е.  у  Радищева)  честность;  в  остатке  будет  Поле- 
вой».  Во-вторых,   по   мнению   Сухомлинова,   нужно   помнить,   что 
Пушкин  находился  под  давлением  цензурных  страхов:  «При  оценке 
статьи  Пушкина,  не  следует  забывать  и  о  том  обстоятельстве,  что 
автор  находился  в  ту  пору  под  двойною,  и,  пожалуй,  даже  под 
тройною   цензурою.   Чтобы  добиться  возможности  напечатать   «в 
его  жестокий  век»   статью  о  государственном  преступнике  с  вы- 
писками из  книги,  за  которую  он  приговорен  к  смертной  казни. 
Пушкину  надо  было  как  можно  ярче  выставить  свое  неодобрение 
поступку  Радищева  и  отклонить  всякое  подозрение  в  своем  по- 
литическом единомыслии  с  человеком,  в  котором  он  признавал  и 
необыкновенную  силу  духа,  и  рыцарскую  совестливость.  Пушкин 
предвидел  затруднения,  угрожавшие  ему  со  стороны  цензуры,  ко 


—  13  — 

ие  в  силах  был  отклонить  их.  Цензура  не  пропустила  статьи  Пуш- 
кина, как  он  ни  «перехитрил  ее  из  цензурных  видов»  (650  стр.). 

Значит,  Стоюнин  и  Сухомлинов  приписывают  Пушкину  извест- 
ную публицистическую  тенденцию,  а  Сухомлинов,  кроме  того, 
воскрешает  старую   идею  Герцена    («перехитрил»). 

Писал  об  отношениях  Пушкина  к  Радищеву,  далее,  проф. 
А.  И.  Незеленов  в  1883  г., — в  очерках  «Литературные  направле- 
ния в  екатерининскую  эпоху»,  которые  печатались  сначала  в 
«Историческом  Вестнике»  за  1882 — 1887,  а  отдельной  книгой 
вышли  в  1889  г.1).  Как  Галахов  и  Порфирьев,  Незеленов,  при 
оценке  Радищева,  всё  время  держит  е  памяти  Пушкина.  Воззрения 
поэта  на  Радищева,  «разновременные  и  даже  одновременные»,  ка- 
жутся Незеленову  (как  ранее  Добролюбову)  «противоречивыми 
и  неясными».  Тем  не  менее  в  своих  суждениях  он  исходит  именно 
из  Пушкина,  разжижая  его  своими  моральными  размышлениями 
и  делая  из  его  мыслей  иногда  весьма  своеобразное  употребление. 
Так,  Пушкин  выразился,  что,  если  вспомнить  условия,  при  которых 
появилось  «Путешествие»,  то  «преступление  Радищева  покажется 
нам  действием  сумасшедшего».  Незеленов  ухватился  за  эту  фразу 
•и  пишет:  «Нечаянно  высказанная  гениальным  писателем  догадка, 
быть-может,  и  поясняет  всё  дело.  Не  был  ли  Радищев,  этот  «фа- 
натик», поступивший,  очевидно,  очертя  голову,  непостижимо 
опрометчиво,  не  был  ли  он  человеком,  одержимым  манией?  Наклон- 
ность к  мании  у  него  несомненно  была.  Так,  можно  заметить,  что 
его  всю  жизнь  преследовала  Мее  И хе  — постоянная  мысль  о  са- 
моубийстве» и  т.  д.2).  В  рецензии  на  работу  Сухомлинова  о  Ра- 
дищеве Незеленов  еще  раз  коснулся  пушкинских  статей3).  Ана- 


4)  Собрание  сочинений  проф.  А.  И.  Незеленова.  Т.  IV.  Стр.  310 — 311,  337 — 
340,  393. 

2)  В  заметках  1889  г.  «Новые  отрывки  и  варианты  сочинений  Пушкина»  по 
рукописям  Румянцевского  музея  Незеленов  также  применяет  к  Радищеву  эпи- 
тез:  «сумасшедшего  человека»,  но    с  ограничительной  оговоркой  в   скобках  «как 

.д;  мал  Пушкин».  (Шесть  статей  о  Пушкине.  Спб.  1892.  Стр.  71). 

3)  Первоначально  в  «Истор.  Вестнике»,  1883,  дек.  Перепечатано  в  приложе- 
ниях к  книге  «Литерат.  направления  в  Екатерининскую  эпоху». 


—   14   — 

лиз  Сухомлинова  он  нашел  «чрезвычайно  интересным»  и  «весьма 
остроумным»,  но  автор,  по  его  мнению,  «недостаточно  рассмотрел. 
или  как-то  оставил  в  тени  то,  что  Пушкин  говорит  против  «Пу- 
тешествия из  Петербурга  в  Москву».  Нам  кажется,  что  в  отно 
шениях  Пушкина  к  Радищеву  была  двойственность,  которую  сам 
поэт  не  мог  себе  выяснить  и  распутать». 

Теперь  нам  надлежит  перейти  к  Якушкину,  но  предварительно 
спросим  себя,  что  же,  в  конце-концов,  было  сделано  до  него  для 
уяснения  пушкинских  статей.  Я  оставлю  в  стороне  всё,  что  отно- 
сится к  квалификации  этих  статей:  здесь  дело  сводится  к  обще- 
ственно-политическим убеждениям  самих  исследователей,  к  их 
«либерализму»  или  «консерватизму»,  а  это  в  данном  случае  со- 
вершенно неважно.  Основной  вопрос  состоит  в  том,  каково  было 
действительное  отношение  Пушкина  к  Радищеву  в  тридцатых  го- 
дах. Большинству  исследователей  взгляд  Пушкина  кажется  неяс- 
ным. Добролюбов  уличает  Пушкина  во  внутренних  противоре- 
чиях, Незеленов — в  той  же  «двойственности».  По  мнению  Стою- 
нина,  Пушкин  затемнил  свой  действительный  взгляд  тем,  что  хотел 
косвенным  образом  изложить  свои  писательские  требования  к  пра- 
вительству, а  Сухомлинов  полагал,  что  Пушкин  в  скрытом  виде 
полемизировал  с  Полевым.  Значит,  в  обоих  случаях  Пушкин  при- 
мешал к  оценке  Радищева  побочные,  публицистические  цели,  и 
нужно  уметь  отделять  эту  незаконную  лигатуру  от  драгоцен- 
ного металла  его  мыслей  о  Радищеве.  Наконец,  Герцен  и  Сухом 
линов  подозревают,  что  Пушкин  в  угоду  цензуре  постарался  за 
вуалировать  свои  мысли  и,  может-быть,  «перехитрил».  Только 
Анненков,  Галахов  и  Порфирьев  твердо  уверены,  что  Пушкин  вы- 
сказал свой  подлинный  взгляд  на  Радищева,  взгляд  строгий,  но 
справедливый. 

III 

Резюмируя,  с  своей  стороны,  результаты,  к  которым  пришли 
писавшие  до  него,  Якушкин  говорит  г)  :  «Односторонность — общий 


*)  Стр.  21—22  оттиска  из  «Чтений»  или  стр.  26  сборника,  «О  Пушкине». 


—  15  — 

недостаток  указанных  противоположных  отзывов:  они  судят  о 
статьях  Пушкина  по  их  внешности,  т. -е.  отделив  их  совершенно 
от  других  его  отзывов  о  Радищеве  и  от  общего  его  направления; 
если  же  иные  критики  и  ставят  эти  статьи  в  связь  с  общим  на- 
правлением поэта,  то  при  этом  они  очень  часто,  вместо  того, 
чтобы  выяснить  внутреннюю  сущность  взглядов  Пушкина,  просто, 
без  особых  оснований,  кричат  о  великой  перемене  в  николаевском 
Пушкине,  о  его  «благонамеренности»  и  благоразумии  и,  как  на 
главное  доказательство,  указывают  на  те  же  статьи  о  Радищеве. 
Логическая  ошибка  ясна,  положение  остается  недоказанным»  х). 
В  виду  этого  Якушкин  ставит  себе  целью — «выяснить  истинный 
смысл  статей  Пушкина  о  Радищеве,  сопоставив  их  с  другими  его 
отзывами  об  авторе  «Путешествия  из  Петербурга  в  Москву»,  и 
с  общим  его  направлением»2),  и,  таким  образом,  решить  вопрос: 
как  считать  авторитетный  голос  Пушкина, — за  или  против  Ра- 
дищева» 3). 

Ход  рассуждений  Якушкина — таков.  В  александровскую  эпоху 
Пушкин  был  настроен  либерально.  Он — друг  декабристов  и  почи- 
татель Радищева.  Известны  его  отзывы  об  авторе  «Путешествия» 
в  письме  к  Бестужеву  от  1823  г.  и  в  первом  послании  к  цен- 
зору (1824).  Под  влиянием  Радищева  написал  Пушкин  свою  оду 
«Вольность»  (1820)  и,  может-быть,  «Бову»  (1815)  4).  Вероятно. 
Радищев  помог  Пушкину  понять  значение  Тредьяковского,  к  ко- 
торому поэт  относился  с  таким  сочувствием  в  своих  мелких  за- 
метках. Несомненно,  что  Пушкин  «с  молодых  лет  знал  Радищева, 
высоко  ценил  его,  признавал  за  его  сочинениями  важное  значе- 
ние, подпадал  их  влиянию»  б). 


*)  На  стр.  32,  прим.  54  оттиека  ели  на  стр.  37,  прим.  57  еборника,  Япуш- 
кин  без  труда  опровергает  предположение  Сухомлинова  относительно  скрытых 
намеков  на  Полевого. 

2)  Стр.  22  оттиска  или  стр.  26  сборника. 

3)  Стр.  11  оттиска  или  стр.  13  сборника. 

*)  На  стр.  27  сборника  в  прим.  41  говорится,  что  последнее  предположе 
ние  оправдалось. 

5)  Стр.  24  оттиска  или  стр.  28  сборника. 


—  16  — 

В  тридцатых  годах,  продолжает  рассуждать  Якушкин,  поэт 
остался  верен  самому  себе.  Идеи  двадцатых  годов,  идеи  декаб- 
ристов попрежнему  дороги  ему,  попрежнему  он  остается  певцом 
этих  идей  («Арион»).  Но  благоразумно  не  пускается  в  открытое 
море,  где  уже  погибли  его  товарищи  пловцы.  «Пушкин  остался 
скак  бы  наследником,  единственным,  главным  представителем  и  но- 
сителем общественных  идей  20  годов,  и  чтобы  охранить  их,  этот, 
так  сказать,  груз,  спасенный  им  из  погибшего  челна,  он  решил 
не  ставить  их  в  резкое  противоречие  с  победившим  строем,  вы- 
ставлять и  проводить  их  насколько  возможно  при  «общеприня- 
том порядке»  х).  «Его  общественные  идеи  в  сущности  остались 
те  же,  но  он,  для  их  распространения  и  осуществления  в  преде- 
лах возможного,  впредь  должен  употреблять  уже  другие  сред- 
ства» 2).  Отныне  Пушкин  намерен  действовать  «не  против  силы 
вещей,  не  против  правительства,  а  по  возможности  с  ним,  через 
него»3).  Этот  принцип  его  деятельности  «может  быть  прибли- 
зительно охарактеризован  современным  французским  термином; 
оппортюнизм  (употребляю,  конечно,  это  слово  в  благородном  его 
значении»4).  «Общие  его  идеи  те  же,  но  взгляд  на  средства  для 
их  проведения  другой»5).  Оппортюнизм  при  тяжелых  условиях 
николаевского  режима,  вызвал  для  Пушкина  необходимость  упо- 
треблять иносказательный,  «эзопский  язык,  для  того,  чтобы  про- 
водить в  литературе  свои  взгляды,  т.-е,  взгляды  20  годов»  6). 

Таким  «эзопским»  языком  и  написаны  загадочные  статьи  Пуш- 
кина о  Радищеве.  Их  цель — пропагандировать  Радищева;  в  них 
мы  видим  «особенно  яркое  выражение  указанных  общественных 
стремлений  поэта,  его  иносказательной  проповеди  прогрессивных 
идей,  или,  как  он  говорит,  просвещения»  т).  Пушкину  нужно  бы- 


*)  Стр.  44 — 45  оттиска  или  стр.  62 — 53  сборника. 

2)  Стр.  45  оттиска  ила  стр.  53  сборника. 

3)  Стр.  45  оттиска  или  стр.  54  сборника.  Курсив  автора. 

4)  Стр.  43  оттиска  или  стр.  51  сборника.  Курсив  автора. 
8у  Стр.  48  оттиска  или  стр.  56  сборника.  Курсив  автора. 
6*  Стр.  47  оттиска  или  стр.  56  сборника. 

7)  Стр.  57  оттиска  или  стр.  68  сборника. 


—  17  — 

ло  замаскировать  свое  действительное  отношение  к  Радищеву, 
усыпить  бдительность  цензуры.  Книга  Радищева,  уверяет  Пушкин, 
лишена  литературных  достоинств,  скучна.  «Цель  этих  уверений 
ясна:  скучная,  ничего  не  стояшая  книга  не  может  быть  опасна»  г). 
Пушкин  не  скупился  на  жесткие  эпитеты  в  своих  отзывах  о  книге 
и  даже  личности  Радищева,  но  ведь  всё  это  «было  неизбежно  в 
статье  о  Радищеве  в  то  время,  если  только  автор  писал  для  пе- 
чати»2). Говоря  о  гонимой  книге  государственного  преступника, 
«писатель  30  годов  должен  был  прежде  всего  заявить  свою  бла- 
гонамеренность, торжественно  отречься  от  пагубных  заблуждений 
преступного  Радищева»  а).  В  сущности  Пушкин  разделяет  идеи 
Радищева  и  возражает  ему  очень  мало,  но  свое  сочувствие  ста- 
рается прикрыть  «часто  повторяемыми  порицаниями  дерзкого  и 
преступного  мечтателя»  4).  Если  Пушкин  называет  Радищева 
«представителем  полупросвещения»,  так  это  «тоже  очень  понятно 
на  ряду  с  признанием  его  преступником:  если  бы  не  назвать  Ра- 
дищева полупросвещенным,  пришлось  бы  самое  просвещение 
признавать  подозрительным,  а...  все  стремления  Пушкина,  чуть  не 
с  первых  месяцев  нового  царствования,  были  направлены  к  тому. 
чтобы  примирить  правительство  с  идеей  просвещения,  чтобы 
рассеять  в  нем  опасный  предрассудок,  что  просвещение 
ведет  к  неблагонамеренности»5).  В  одном  случае  Пушкин  прибег 
даже  к  такому  рта  1тап8:  он  упрекает  Радищева,  что  тот  не 
указал  способов  к  постепенному  улучшению  состояния  крестьян, 
тогда  как  в  «Путешествии»  представлен  целый  проект  именно  по- 
степенного освобождения  крестьян.  Пушкин  «намеренно»  умолчал 
об  этом  6). 

Словом,  все  обвинения,  какие  высказывает  Пушкин  по  отно- 
шению  к   Радищеву,   лишь    «образчик    эзопского   языка»,    «лишь 


*)  Стр.  26  описка  или  стр.  30  сборника. 

2)  Стр.  26  Ох'тиска  или  стр.  30  сборника. 

3)  Стр.  26  оттиска  или  стр.  30 — 31  сборника. 
М  Стр.  28  оттиска  или  стр.  33    сборника. 

5)  Стр.  30 — 31  оттиска  или  стр.  35  сборника. 

6)  Стр.  31,  прим.  62,  оттиска  пли   стр.  36,  прим.   55,  сборника,   Выражение 
«намеренно»  подчеркнуто  самим  Якушкиным. 

Пушкин  и  Радищев.  2 


—  18  — 

ширмы,  прикрывающие  истинный,  противоположный  смысл»  '). 
Статьи  Пушкина  о  Радищеве  можно  сравнить  с  следственными  по- 
казаниями самого  Радищева,  но  с  тою,  однако,  разницей,  что  «у 
Радищева  это  было  невольно,  поэтому  его  легче  обличить  в  про- 
тиворечиях, Пушкин  нарочно  закрывает  нападками  на  Радище 
ва  свое  сочувствие  к  его  идеям»  2).  «В  конце-концов»,  гово- 
рит Якушкин  3),  —  «при  внимательном  и  беспристрастном  раз- 
боре статей  Пушкина  невозможно  не  признать,  что  они  сочув- 
ственно относятся  к  идеям  Радищева,  не  нападают  на  них,  а  ско- 
рее их  проповедуют».  «Цель  статей — проповедь  передовых  идей; 
форма  их,  внешние  нападки  на  Радищева, — средство  для  возмож- 
ности проповеди,  иносказание,  «эзопский  язык»  4).  Как  известно, 
обмануть  цензуру  Пушкину  не  удалось,  и  это  служит  косвенным 
доказательством   «неблагонамеренности»   Пушкина5). 

Так  Якушкин  «дешифрировал»  иносказательный  язык  Пушкина 
и  так  истолковал  «истинный  смысл»  его  статей  о  Радищеве  6). 

IV. 

Выводы  Якушкина  заслонили  собою  все  предыдущие  мнения 
и  сделались  поворотным  пунктом  в  истории  вопроса. 

А.  Н.  Пыпин  приветствовал  его  «прекрасную,  исполненную 
интереса  работу»  т).  Ее  автор  пришел  «к  новому  взгляду  на 
поэта,  не  совсем  совпадающему  с  наиболее  распространенными 
мнениями,  и  защищает  этот  взгляд  с  большим  жаром  и  знанием 
дела».  По  общему  вопросу  о  Пушкине  в  николаевскую  эпоху 
Якушкин  сделал  новый  подбор  фактов  и  дал  своему  взгляду  «столь 


')  Стр.  26  оттиска  пли  стр.  31  сборника. 

2)  Стр.  33  оттиска  или  стр.  38  сборника. 

3)  1ЪМет. 

*1  Стр.  51  оттиска  или  стр.  60  сборника. 
3)  Стр.  19  оттиска  или  стр.  22  сборника. 
в)  Стр.  25  оттиска  или  стр.  30  сборника. 

")  В.  Епр.,  1887,  февраль.  Литературное  Обозрение,  стр.  87Ф-- 378.  Подпись 
«А.  Н.». 


—  10  — 

категорическую  форму,  что  вопрос,  кажется,  должен,  наконец, 
выи  и  из  области  спорных  предположений  к  прочному  выводу. 
Относительно  статей  о  Радищеве,  г.  Якушкнн  в  первый  раз  по- 
ставил дело  ясно  и  в  сущности  верно.  Заметим  только  одно:  едва 
т  не  был  прав  тот  критик,  который  находил,  что  Пушкин  «пере- 
хитрил». В  самом  деле,  не  даром  же  статьи  Пушкина  производили 
почти  на  всех  новейших  критиков  впечатление  враждебных  Ради- 
щеву, почти  совершенно  отрицающих  его  историческую  заслугу 
и  вообще  таких,  где  вынужденной  уступкой  являлись  не  порица- 
ния, а  похвалы.  Последний  объект  литературного  произведения 
есть  все-таки  читатель:  мы  видели,  каког  впечатление  оставляли 
статьи  Пушкина  в  читателях,  не  совсем  неопытных,  как  г.  Аннен- 
ков и  последующие  историки  литературы,  повторявшие  его  су- 
ждения. Необходимо  было,  разумеется,  разъяснить  отсутствие  со 
лидарности  Пушкина  с  г.  Галаховым,  Сухомлиновым,  Порфирье- 
вым  и  пр.,  но  надо  и  согласиться,  что  статьи  Пушкина,  при  всей 
их  важности  по  своему  времени,  все-таки  по  упомянутым  обстоя- 
тельствам были  неясны,  а  с  другой  стороны,  по  существу,  оста- 
вляли в  вопросе  много  темного — напр.,  его  сторону  историко-пси- 
хологическую...  Во  всяком  случае,  однако,  статья  г.  Якушкина 
составляет  весьма  ценный  вклад  в  разъяснение  нашего  великого 
поэта». 

Вслед  за  Пыпиным  в  том  же  «Вестнике  Европы»  отозвался 
на  работу  Якушкина  В.  Д.  Спасович').  Статьи  Пушкина  произво- 
дят на  него  мало  благоприятное  впечатление.  «С  самим  Радище- 
вым»,— говорит  он, — «Пушкин  обращается  тут  довольно  пренебре- 
жительно и  свысока,  называет  слог  его  надутым  и  напыщенным, 
его  самого  —  истинным  представителем  полупросвещения,  вечно 
кому-нибудь  подражающим  и  отражающим  криво,  как  в  кривом 
зеркале,  всю  французскую  философию  XVIII  века,  писателем 
дерзким,  с  которым  приходится  соглашаться  только  изредка  и  по- 
неволе». Поэтому  писатели  консервативного  лагеря  приходили  в 


*)  В.  Евр.  1887,  апрель.  Статья  «Пушкин  и  Мицкевич  у  памятника  Петра 
Великого»,  стр.  784—785.  Вошла  также  в  собрание  сочинении  В.  Д.  Спасовпча 
т.  II;  см.  стр.  278—281. 

2* 


—  20  — 

восторг  от  статей  Пушкина,  а  писатели  прогрессивного  и  либе- 
рального лагеря  видели  в  них  отступничество  поэта  от  прежних 
начал.  Якушкин  «попытался  восстановить  славу  и  доброе  имя 
Пушкина  посредством  согласования  обоих  мнений»,  доказывая,  что 
Пушкин  писал  эзоповским  языком,  а  действительным  его  намере- 
нием было  воскресить  память  о  великом  писателе.  «В  этом, — про- 
должает Спасович,  —  может  быть  доля  правды;  но  остается  не- 
выясненным то.  не  замаскировал  ли  себя  Пушкин  до  того,  что 
ввел  в  заблуждение  всех  своих  читателей  и  достигнул  цели,  прямо 
противной  предполагаемым  его  намерениям...  Такою  ценою  едва  ли 
стоило  оплачивать  даже  и  распространение  в  публике  сведений  о 
Радищеве».  Знаменитый  адвокат  усомнился  в  адвокатских  приемах 
как  Пушкина,  так  и  Якушкина.  «Всякие  возможные  попытки  истол- 
ковать загадочную  рукопись  в  смысле,  благоприятном  Пушкину 
в  конце-концов,  требуют  новых  объяснений», — замечает  он.  Во 
всяком  случае,  придется  признать  одно  из  двух:  либо  то,  что 
Пушкин  в  более  зрелых  летах  охладел  к  идеалам  своей  молодости, 
либо  то,  «что  опровержение  Радищева  было  только  преувеличен- 
ным «оппортунизмом»,  доведенным  до  того,  что  надетая  маска 
могла  плотно  пристать  к  лицу,  и  в  сознании  и  совести  начали  со- 
вершаться трудно  объясняемые  сделки  между  добрыми  пожела- 
ниями и  невольным  преклонением  пред  признаваемым  непреодо- 
лимым господством  зла». 

Пыпину  приходилось  еще  несколько  раз  касаться  пушкинских 
статей  о  Радищеве,  и  теория  Якушкина,  видимо,  начинала  удо- 
влетворять его  всё  менее  и  менее.  В  «Истории  русской  этногра- 
фии» г)  нашлось  место  для  следующего  замечания:  «Отношение 
Пушкина  к  Радищеву  было  двойственное,  но  в  известной  статье 
Пушкин  о  нем  судит  очень  сурово».  Неблагоприятный  кивок  в  сто 
рону  Якушкина  Пыпин  сделал  затем  в  «Характеристиках  литератур- 
ных мнений  от  двадцатых  до  пятидесятых  годов»,  когда  заговорил 
«о  том  объяснении,  какое  хотят  дать  им  (т. -е.  пушкинским  статьям) 


')  Т.  I.  Спб.  1890.  Стр.205.  Первоначально  печаталось  в  «В.  Евр.» за  1881— 
1888  годы. 


теперь,  именно  видя  в  них  желание  напомнить  о  Радищеве  и  его 
заслугах,  насколько  можно  было  сделать  это  с  уступками  цензуре». 
Пыпин  разделяет  сомнение  Спасовича,  которого  вслед  затем  и 
цитирует1).  Уже  совсем  меланхолически  звучат  немногие  строки, 
которые  отведены  Пыпиным  пушкинским  статьям  о  Радищеве  в 
«Истории  русской  литературы»2).  «Радищеву, — читаем  здесь,— 
Пушкин  посвятил  две  обширные  статьи  (1834,  1836),  смысл  ко- 
торых до  сих  пор  не  вполне  ясен  для  биографов.  Пушкин  подверг 
«Путешествие  из  Петербурга  в  Москву»  суровому  осуждению, 
признавая,  впрочем,  в  некоторых  случаях  благородство  его  мыслей 
и  правдивость:  биографы  затрудняются  решить,  было  ли  это  осу- 
ждение действительным  мнением  Пушкина,  или,  это  был  искус- 
ственный прием,  чтобы  получить  возможность  говорить  о  Ради- 
щеве в  виду  цензурных  затруднений.  Во  всяком  случае,  Пушкин 
давно  признавал  за  Радищевым  большое  значение». 

Мнение  Якушкина,  показавшееся,  в  конце  концов,  не  вполне 
убедительным  Пыпину  и  Спасовичу,  получило  весьма  широкое 
распространение,  хотя  и  не  могло  устранить  дальнейших  разно- 
гласий. 

Критически  отнесся  к  гипотезе  Якушкиыа  В.  А.  Мякотин3). 
Он  соглашается,  что  многое  в  статьях  Пушкина  должно  быть 
объяснено  «цензурными  соображениями  автора»,  но  отказывается 
приложить  такое  объяснение  ко  всем  резким  местам.  «Некоторые 
оговорки, — пишет  Мякотин,  повторяя  мысль  Спасовича, — во  вся- 
ком случае  были  настолько  сильны, — если  не  по  существу,  то  по 
выражениям, — били  так  далеко,  что  ценою  их,  пожалуй,  и!  не 
стоило  покупать  сообщение  русским  читателям  нескольких  све- 
дений о  Радищеве».  «Если  всё  это  лишь  оговорки,  сделанные  по 
посторонним   соображениям,  то   читателю   довольно   трудно   было 


*)  Я  пользуюсь  вторым  изданием,  1890  г.  Стр.  84.  Первое  издание  состави- 
лось из  статей  «В.  Евр.»  за  1872—1873  годы.  Во  втором  издании  глава  о  Пуш- 
кине значительно  расширена  на  основании  новой  литературы  80-х  годов. 

2)  Т.  IV,  стр.  354—366.  Вышел  первым  изданием  в  1899  г. 

3)  «Из  пушкинской  эпохи».  По  поводу   сборника  Л.  Н.  Майкова   «Пушкин» 
1899).  Вошла  в  сборник  «Из  истории  русского  общества»  (1902).  Отр,  299 — 301. 


—  22  — 

бы  определить  истинное  мнение  Пушкина».  Чтобы  сделать  свои 
дободы  относительно  эзопского  языка  более  убедительными. 
Якушкин  сравнивает  статьи  Пушкина  с  показаниями  самогв  Ра- 
дищева. Но  ведь  Радищев  давал  показания  Шешковскому  и  в 
тюрьме,  Пушкин  же  предназначал  свои  статьи  для  публики.  «Самая 
возможность  подобного  сравнения  всего  лучше  доказывает,  что 
Пушкин  в  своих  статьях  перешел  меру  возможных  оговорок,  а 
это,  в  свою  очередь,  объясняется  некоторым  изменением  в  его 
взглядах  и  выработавшейся  наклонностью  к  компромиссам...  Счи- 
тать Пушкина  в  николаевскую  эпоху  выразителем  общественных 
идей  20  годов  было  бы  неправильно.  И  в  предшествующую  эпоху 
к  Шишкину  было  бы  не  вполне  приложимо  подобное  определение, 
а  еще  менее  возможным  стало  оно  в  30  годах,  когда  сам  Пушкин 
не  мало  изменился». 

Пушкинист  Н.  О.  Лернер  в  статье  «Проза  Пушкина»,  напеча- 
танной в  6  выпуске  «Истории  русской  литературы  XIX  в.»,  изд. 
т-ва  «М1ръ»  (1909),  кратко,  но  весьма  определенно  освещает  отно- 
шение Пушкина  к  Радищеву.  Об  иносказательном  языке  у  него 
нет  и  помину.  Для  Н.  О.  Лернера  несомненно,  что  суть  дела — в 
политических  воззрениях  Пушкина.  «Призрак  революции, — пишет 
он  (стр.  418), — пугал  Пушкина,  который,  наконец,  дошел  до  того, 
что  не  мог  говорить  спокойно  о  Радищеве  и  его  книге...  Как  ни 
хотелось  Пушкину  соблюсти  в  своих  отзывах  о  Радищеве  извест- 
ный оттенок  уважения  к  памяти  честного  писателя,  так  смело  вы- 
сказавшего свои  убеждения  и  так  тяжко  за  это  поплатившегося, — 
чувство  злобы  в  конец  ослепило  его,  и  он  закончил  свою  статью 
словами,   обличающими    чудовищное   непонимание   Радищева»    1). 

Вот  в  сущности  и  все  голоса,  в  которых  слышится  отрицание 
эзопской  гипотезы.  Зато  Якушкин  собрал  себе  немало  стооон- 
ников. 


*)  Попутно  коснулся  взгляда  Пушкина  на  Радищева  также  Евг.  Соловьев 
(Андреевич)  в  «Очерках  по  историп  р.  литературы  XIX  века»  (1-е  издание — 1902, 
стр.  4;  3-е  изд.  1907,  стр.  4).  Статья  Пушкина  о  Радищеве,— говорит  он,— -яв- 
ляется «странным»  источником  для  оценки  автора  «Путешествия»:  «Пора  бы  с 
этим  источником  распроститься  и  признать  справедливость  слов  Герцена  о  нем». 


—  23  — 

Примкнул  к  Якушкину  В.  И.  Семевский  в  книге  «Крестьянский 
вопрос. в  России  в  XVIII  и  первой  половине  XIX  века»  х). 

На  Якушкина  ссылается  Алексей  Н.  Веселовский  в  своих  очер- 
ках «Западное  влияние  в  новой  русской  литературе»,  начиная 
со  второго  издания  (1896  г.)  -)  и  кончая  последним,  пятым 
(1916)  3). 

Не  расходится  с  Якушкиным,  но,  повидимому,  опирается  только 
на  Сухомлинова  С.  А.  Венгеров,  перепечатавший  статью  Пушкина 
«Александр  Радищев»  в  I  т.  «Русской  поэзии»  (1897)  рядом  с 
биографической  запиской  Николая  Радищева  об  отце  и  предпос- 
лавший  им   небольшую   вступительную   заметку4). 

На  стороне  Якушкина  оказались,  далее  П.  А.  Ефремов  и 
П.  О.  Морозов. 

Беру  последнее  ефремовское  издание.  В  VIII  томе  (1905  г.) 
имеются  примечания  редактора  к  пушкинским  статьям  о  Ради- 
щеве5). И  он  считает  «несомненным»,  что  Пушкин,  из  цензурных 
соображений,  «свое  изложение  постарался  прикрыть,  даже  до  изли- 
шества, суровым  по  внешности  отношением  к  ней  (т.-е.  к  книге 
Радищева)  с  нелестными  эпитетами  и  фразами»,  а  во  второй  статье 
усилил  «внешний  облик  порицания»  даже  «до  невозможных  пре- 
делов». В  заключение  Ефремов  рекомендует  «для  подробного 
ознакомления  с  значением  обеих  статей  Пушкина»  обратиться  «к 
прекрасной  статье  В.  Е.  Якушкина»,  к  статье  А.  Л.  Слонимского 
и  к  исследованию  Стоюнина   «Пушкин». 

П.  О.  Морозов  выразился  лаконически,  но  красноречиво:  «Луч- 
шим комментарием  к  обеим  статьям  Пушкина  о  Радищеве  является 
статья  В.  Е.  Якушкина:  «Радищев  и  Пушкин»6). 


г)  Т.  И,  стр.  261—262.  Сдб.  1888. 

2)  Стр.  197.  Первое  издание  книги  вышло  в  1883  г. 

3)  Стр.  177. 
»)  Стр.  822. 

5)  Стр.   556 — 561. 

°;  Сочинения  и  письма  А.  С.  Пушкина.  Под   ред.  П.  0.  Морозова,  издание 
Т-ва  «Просвещение?.  Т.  VI,  стр.  641—642. 


—  24  — 

Вполне  на  якушкинской  точке  зрения  стоит  А.  Л.  Слонимский, 
автор  статьи  «Политические  взгляды  Пушкина»  (1904  г.)  1).  По 
его  мнению,  чем  больше  узнаем  мы  великого  поэта,  тем  большую 
силу  получает  утверждение,  «что  Пушкин  до  конца  жизни 
оставался  верен  традициям  двадцатых  годов».  Идеалы  остались 
те  же,  «изменился  только  взгляд  его  на  способ  проведения  их  в 
жизнь».  Наученный  14  декабря,  Пушкин  «отложил  в  сторону  во- 
прос о  форме  правления,  как  слишком  преждевременный  для  Рос- 
сии, но  в  остальном  заветы  декабристов  сохранили  для  него 
всё  свое  значение».  Разгадка  —  в  реализме  пушкинского  миро- 
созерцания, которое  сам  поэт  однажды  назвал  прозаическим,  в 
противоположность  поэтическим  мечтаниям2).  «Истинный  харак- 
тер деятельности  Пушкина»,  полагает  А.  Л.  Слонимский,  «ука- 
зан В.  Е.  Якушкиным  в  статье  «Радищев  и  Пушкин».  Г.  Якуш- 
кин  разрушает  легенду  о  консерватизме  Пушкина  и  между 
прочим  доказывает,  что  мнимо  полемические  статьи  Пушкина  про- 
тив Радищева  были  вызваны  исключительно  желанием  напомнить 
публике  о  знаменитом  «Путешествии  из  Петербурга  в  Москву». 
Заключение  Якушкина  автор  находит  «бесспорным». 

В  1905  г.  мы  снова  встречаемся  с  повторением  взгляда  Якуш- 
кина, именно  в  статье  Н.  П.  Сильванского  «Жизнь  Радищева», 
приложенной  к  изданию  «Путешествия»  под  редакцией  назван- 
ного лица  и  П.  Е.  Щеголева.  Статья  «Мысли  на  дороге»  написана 
с  «утрированною  благонамеренностью»,  говорится  здесь3);  во 
второй  статье  многое  прибавлено  «по  цензурным  соображениям*. 
«Статья  Пушкина  («Александр  Радищев»)  вся  представляет  собою 
пеструю  смесь  замечаний  искренних,  и  оговорок  и  рассуждений 
лицемерных.  Помня  о  той  страшной  славе,  какою  пользовалась  в 
то  время,  время  крепостного  рабства,  книга  Радищева,  резко 
вооружившаяся  против  этого  рабства,  Пушкин  постарался  скрыть 
свою  мысль  в  тумане  благонамеренных  нападок  на  Радищева.  Но 


*)  «Историч.  Вестник»  1904,  июнь,  стр.  970 — 98С. 

2)  «Милый  мой,  ты  поэт  и  я  поэт,  но  я  сужу  более  прозаически  и  чуть  ли  не 
от  этого  прав»,  пишет  Пушкин  А.  А.  Бестужеву. 
8)Стр.  ЬХУП. 


—  25  — 

этот  туман  до  сих  пор  производит  неприятное  впечатление,  мешая 
разглядеть  истинные  мнения  Пушкина.  Герцен  верно  заметил,  что 
Пушкин  «перехитрил»  свою  статью  по  цензурным  соображениям. 
Он  хотел  не  столько  указать  истинное  значение  Радищева,  сколько, 
так  или  иначе,  снять  запрет  с  его  имени,  вновь  обратить  общее 
внимание  на  его  книгу.  И  он  едва  не  достиг  своей  цели,  потому 
что   Уваров  нашел  статью    «недурной»  х). 

Пришлось  заговорить  о  пушкинских  статьях  М.  К.  Лемке,  как 
редактору  «Первого  полного  собрания"  сочинений  Н.  А.  Добролю- 
бова»2). Добролюбов,  замечает  М.  К.  Лемке,  «очень  остроумно 
вскрывает  противоречия  Пушкина  в  его  статье  о  Радищеве»,  и 
затем  продолжает:  «В  настоящее  время  предполагают,  что  отри- 
цательное отношение  Пушкина  к  Радищеву  в  значительной  мере 
объясняется  желанием  его  провести  статью  сквозь  цензуру...  Но, 
конечно,  кое  в  чем  Пушкин  и  искренно  не  соглашался  с  Радище- 
вым, по  причине  своих  общественных  убеждений  полосы  1830  го- 
дов». Склоняется  М.  К.  Лемке  и  к  предположению  Сухомлинова, 
что  местами  Пушкин  «целил  в  Николая  Полевого,  с  которым  вел 
тогда   сердитую  полемику». 

Всецело  принимает  взгляд  Якушкина  В.  В.  Водовозов,  как 
видно  из  его  статьи  «Политические  и  общественные  взгляды  Пуш- 
кина в  последний  период  его  жизни»,  напечатанной  в  VI  т.  Пуш- 
кина, под  редакцией  С.  А.  Венгерова  (в  1915  г.).  Он  пишет  (стр. 
370 — 371,  прим.):  «Свой  взгляд  на  крепостное  право,  не  в  виде 
художественных  картин,  а  в  теоретической  форме  Пушкин  выска- 


*•)  По  хронологической  связи  и  для  полноты  обзора  назову  еще  заметку  В.  И. 
Черныцшва  «Пушкин  и  Радищев»,  датированную  1906  годом  и  напечатанную  в 
издании  «Пушкин  и  его  современники»,  вып.  V  (1907),  стр.  125-127.  Автор  отмечает 
два  возможных  случая  влияния  на  Пушкина  со  стороны  Радищева  (мнение  о  ха- 
рактере русских  народных  напевов  и  оценка  Тредьяковского)  и  в  заключение  го- 
ворит, что  было  бы  «трудом  не  бесплодным»  дальнейшее  сравнение  взглядов  Пуш- 
кина и  Радищева.  Кстати  прибавлю,  что  еще  М.  Туманов  отметил,  что  суждения 
Радищева  о  характере  русских  песен  повторены  Пушкиным,  Гоголем  и  Некра- 
совым (в  двух  последних  случаях,  вероятно,  без  всякого  влияния  Радищева).  «В 
Евр.»,  1904,  февр.,  стр.  659—660,  статья  «А.  Н.  Радищев». 

2)  Т.  I.  Спб.  1912.  Стр.  562. 


—  26  — 

зал  в  двух  статьях:  «Мысли  на  дороге»  (1833,  V,  247)  и  «Але- 
ксандр Радищев»  (1836,  V,  336),  но  высказал  эзоповским  языкам, 
с  такими  оговорками  и  ограничениями,  очевидно,  прибавленными 
только  для  цензуры  (и  все-таки  не  спасшими  их  от  запрещения), 
что  не  сразу  можно  даже  понять,  что  автор  хочет  сказать;  однако 
при  внимательном  и  критическом  чтении  делается  ясно,  что  Пуш- 
кин почти  целиком  подписывается  под  радищевской  оценкой  кре- 
постного права  с  его  торговлей  живыми  душами  промотавшегося 
и  проигравшегося  помещика,  с  его  рекрутчиной,  насильственнными 
браками  и  проч.  Смысл  этих  произведений  Пушкина,  долгое  время 
не  понятый,  был  превосходно  разъяснен  В.  Якушкиным  в  статье 
«Пушкин  и  Радищев»,  перепечатанной  в  его  книге  «О  Пушкине», 
М.  1899» ').  В.  В.  Водовозов  говорит  главным  образом  о  взгляде 
Пушкина  на  крепостное  право.  В  этой  части  своих  статей  (т.-е. 
преимущественно  «Мысли  на  дороге»)  Пушкин  менее  всего  по- 
дает повод  искать  у  него  эзоповских  выражений.  Но  Водовозов 
думает,  что  вообще  смысл  пушкинских  статей  о  Радищеве  «пре- 
восходно разъяснен   В.   Якушкиным». 

Последнее  слово  в  данном  споре  принадлежит  Вл.  Льв.  Бурцеву. 
Высказано  оно  в  «Русских  Ведомостях»  в  ноябре  1916  г.,  в  фелье 
тоне  «Об  изучении  рукописей  Радищева^  2).  Статьи  Пушкина 
Вл.  Л.  Бурцев  называет  «замечательными»,  хотя  и  знает,  что 
поэту  «приходилось  всячески  изворачиваться  перед  цензурой  и 
затушевывать  главные  свои  мысли  о  нем».  «Покойный  В.  Е.  Якуш- 
кин».  продолжает  Вл.  Л.  Бурцев,  «в  свое  время  блестяще  выступил 


х)  Стр.  ШЫеш  стр.  379,  прим. 

2)  «Русские  Ведомости»,  1916  г.  №  259  (9  ноября)  и  №  265  (16  ноября).  Цель 
статьи — собрать  сведения  о  сохранившихся  рукописях  Радищева.  Между  прочим, 
автор  сообщает,  что  «благодаря  любезному  разрешению  бывшего  министра  пностр. 
дел  Д.  С.  Сазонова»,  он  имел  возможность  познакомиться  с  рукописью  «Путеше- 
ствия», находящейся  теперь  в  Государственном  Архиве,  и  сличить  ее  с  печатным 
текстом.  Вместе  с  тем  он  жалуется,  что  «о  рукописях  Радищева  нет  почти  ни  слова 
даже  при  собраниях  его  сочинений».  Невидимому,  Вл.  Л.  Бурцеву  неизвестно, 
что  издание  «Путешествия»  II.  П.  Сильванекого  и  II.  Е.  Щеголева сделано  как  раз 
по  этой  рукописи,  и  что  к  изданию  приложена  обстоятельная  статья  о  при,  напп« 
санная  II.  Е.  Щеголевым. 


—  27  — 

в  защиту  Пушкина  по  поводу  его  статей  о  Радищеве  и,  мне  ка- 
жется, неопровержимо  доказал,  что  они  являются  не  его  ошибкой, 
а  его  литературной  и  гражданской  заслугою».  По  мнению  Вл.  Л. 
Г "рцева  имена  Радищева  и  Пушкина — неотделимы  одно  от  дру- 
гого. В  будущем  они  «будут  связаны  еще  теснее.  Между  Ради- 
щевым и  Пушкиным — бездна  различий,  но  есть  что-то  такое,  что 
их  имена  прочно  спаяло  навсегда».  Пушкин— «один  из  гениальных 
учеников  Радищева»;  никогда  не  расставался  он  с  своим  учителем. 
«Еще  в  1836  году,  накануне  своей  смерти,  Пушкин  вложил  так 
много  ума  и  сердца  в  то,  что  он  говорил  о  Радищеве».  Всё  более 
и  более  воодушевляясь,  Бурцев,  повидимому,  давно  не  перечитывав- 
ший статей  Пушкина,  патетически  восклицает:  «Радищев...  всегда 
был  для  Пушкина,  всю  его  жизнь,  путеводной  звездой.  В  конце 
своей  жизни  Пушкин  отдал  дань  своего  глубокого  признания  Ра- 
дищеву в  двух  своих  статьях,  которые  для  меня  являются  гимном 
имени  Радищева  и  не  чем  иным». 

Итти  дальше  Бурцева,  конечно,  никто  не  решится. 

Итак,  В.  Е.  Якушкину  посчастливилось  приобрести  многих 
последователей  и  даже  такого  пламенного  продолжателя,  как 
Вл.  Льв.  Бурцев  х). 

Мне  кажется,  что  Якушкин  шел  по  совершенно  ложному  пути 
и  сильно  запутал  вопрос.  Не  увлекаясь  полемикой  с  каждым  исслг- 
дователем  в  отдельности,  попытаюсь  изложить  свое  понимание 
дела. 

V. 

Совершенно  очевидно,  что  Якушкин  стремился  реабилитиро- 
вать репутацию  поэта,  как  либерала,  который  и  в  «жестокий  век» 


г)  Проф.  В.  В.  Сиповсшш  в  монографии  о  Пушкине  обошел  молчанием  вопрос 
об  отношении  поэта  к  Радищеву. — Из  пушкинистов  не  высказывались  также 
ни  М.  0.  Гершензон,  ни  П.  Е.  Щеголев. — Нет  ничего  на  интересующую  нас  тему 
ч  в  обстоятельной  статье  М.  Трганова  «А.  Н.  Радищев»  (В.  Евр.,  1904,  февраль), 
если  не  считать  опровержения  слов  Пушкина,  будто  «все  прочли  книгу  Радищева 
и  забыли  ее»  (702). — Дальше  мне  придется  остановиться  на  работе  П.  Мизинова 
«Пушкин — сын  века»  воиндшеи  в  состав  его  сборника  «История  и  поэзия»  (М. 
1900).  Статья  его  относится  еще  к  1899  г.,  и  в  ней  оказалось  сходство  с  моими 
основными  мыслями.  Об  Якушкнне  Мизинов  однако  ничего  ие  говорит. 


—  28  — 

Николая  продолжал  быть  знаменоносцем  декабризма.  Он  не  мог 
допустить  мысли,  чтобы  Пушкин  стал  отрицать  Радищева.  Если 
об  этом  говорят  слова  поэта,  то  не  таковы  его  действительные 
мысли.  Надо  заглянуть  под  маску,  и  тогда  увидишь  настоящее 
лицо.  Идея  об  «эзопском»  языке  так  легко  могла  прийти  в  голову 
русскому  литератору  80-х  годов  XIX  века.  В  этом  отношении  ха- 
рактерно следующее  рассуждение  Якушкина  в  его  статье  «Радищев 
и  Пушкин».  Д.  Морлей  в  монографии  о  Дидро  с  удивлением  и  пре- 
зрением говорит  об  обыкновении  французских  писателей  XVIII  ве- 
ка употреблять  иносказательные  выражения  для  передачи  своих 
нецензурных  мыслей.  «Мы  русские»,  пишет  Якушкин1),  «не  мо- 
жем разделять  благородного  удивления  англичанина:  для  нас  со- 
вершенно понятно  употребление  иносказаний  в  литературном  язы- 
ке. Иносказательный  язык,  «эзопский»,  как  его  называет  сатирик, 
давно  уже  составляет  особенность  нашей  литературы».  Этот 
невеселый  факт,  разумеется,  общеизвестен.  В  частности 
еще  Герцен  жаловался,  что  в  образованных  государствах  каждый 
писатель  старается  о  том,  чтобы  полнее  раскрыть  свою  мысль,  у 
нас  же  «весь  талант  должен  быть  употреблен  на  то,  чтоб  закрыть 
свою  мысль  под  рабски  вымышленными,  условными  словами  и  обо- 
ротами» 2). 

Но  что  такое  этот  «эзопский»  язык,  цель  которого — провезти 
контрабандный  товар  через  цензурные  шлагбаумы? 

За  ответом  обратимся  к  одному  из  самых  авторитетных  в  этом 
вопросе  писателей,  к  тому  сатирику,  на  которого  намекает  Якуш- 
кин. В  серии  очерков  под  названием  «Круглый  год»  (1879  г.), 
именно,  в  августовском  очерке,  М.  Е.  Салтыкову-Щедрину  приш- 
лось объясняться  с  своими  читателями  рго  (1ото  зиа.  И  сатирик, 
между  прочим,  говорит  3):  «...  Ежели  в  писаниях  моих  и 
обретается     что-либо     неясное,     то     никак    уж     не     мысль,     а 


х)  Сгр.  25  оттиска  или  стр.  29-30  сборника.! 

2)  А.  И.  Герцен.  Полное  собрание  сочинений  и  писем.  Иод  редакцией  М.  К. 
Лемке.  Т.  III,  стр.  64  (дневник  под  6  ноября  1842  г.). 

3)  М.   Е.   Салтыков.    Полное   собрание    сочинений.    3-е    изд.    Т.  IX,    стр. 
571—572. 


—  29  — 

разве  только  манера.  Но  и  на  это  я. могу  сказать  в  свое  оправ- 
дание следующее:  моя  манера  писать  есть  манера  рабья.  Она  со- 
стоит в  том,  что  писатель,  берясь  за  перо,  не  столько  озабочен 
предметом  предстоящей  работы,  сколько  обдумыванием  способов 
проведения  его  в  среду  читателей.  Еще  древний  Эзоп  занимался 
таким  обдумыванием,  а  за  ним  и  множество  других  шло  по  его 
следам.  Эта  манера  изложения,  конечно,  не  весьма  казиста,  но  она 
составляет  оригинальную  черту  очень  значительной  части  произ- 
ведений русского  искусства,  и  я  лично  тут  ровно  ни  при  чем... 
Повторяю:  это  манера  несомненно  рабья,  но  при  соответственном 
положении  общества  вполне  естественная,  и  изобрел  ее  все-таки 
не  я.  А  еще  повторяю:  она  нимало  не  затемняет  моих  намерений, 
а,  напротив,  делает  их  только  общедоступными». 

И  действительно,  прибегая  к  рабьему  языку,  подневольный 
писатель  об  одном  умалчивал,  на  другое  лишь  намекал  полусло- 
вами или  условными  выражениями.  Так,  например,  в  разное  время 
приходилось  поступать  с  жупельными  понятиями  «крепостное 
право»,  «конституция»  и  т.  п.  Но  русский  писатель-эзоп  никогда 
не  брал  на  себя  роли  хулителя,  если  его  настоящей  целью  было 
возбудить  сочувствие  к  известному  явлению.  Рабья  манера, — го- 
ворит Салтыков,  «нимало  не  затемняет  моих  намерений».  Нужно 
предполагать  в  писателе  слишком  ничтожный  талант  и  слишком 
малую  опытность,  если,  в  конце-концов,  читатель  остается  в  пол- 
ном недоумении  относительно  его  истинных  взглядов. 

Применима  ли  подобная  точка  зрения  к  Пушкину? 

По  мнению  Якушкина,  Пушкин  сам  держался  того  взгляда,  что 
«русскому  писателю  иногда  необходимо  прибегать  к  иносказаниям», 
и  в  подтверждение  приводит  слова  поэта,  направленные  против 
«молодых  якобинцев»,  нападавших  на  Карамзина1).  Несколько 
отдельных  мыслей  Карамзина  в  пользу  самодержавия,  «красноре- 
чиво опровергнутых  верным  рассказом  событий», — ■  писал  Пуш- 
кин,—казались  русским  якобинцам  «верхом  варварства  и  униже- 


г)  Стр.  51,    прим.  89  оттиска  или  стр.  60,  прим.  96  сборника.   Слова  Пуш- 
кина приведены  здесь  неполно. 


—  30  — 

ння».  «Они  забывали»,  замечает  поэт,  «что  Карамзин  печатал 
историю  свою  в  России;  что  государь,  освободив  его  от  цензуры, 
сим  знаком  доверенности,  некоторым  образом,  налагал  на  Карам- 
зина обязанность  возможной  скромности  и  умеренности».  Полагаю, 
что  Пушкин  не  приписывает  тут  автору  «Истории  Государства 
Российского»  антимонархических  тенденций,  якобы  скрытых  а 
рассуждениях  о  значении  самодержавия,  а  отмечает  лишь  «скром- 
ность и  умеренность»  его  выражений. 

Важнее  для  нас  другое:  свойственно  ли  было  самому  Пушкину 
пользоваться  тем  «эзопским»  языком,  о  котором  говорит  Якуш- 
кин  ? 

В  одном  месте  своей  работы  х)  Якушкин  замечает,  что,  кроме 
статей  о  Радищеве,  «можно  бы  привести  еще  примеры,  но  только 
всё  в  прозе,  в  журнальных  статьях:  в  стихах,  всегда  выливавшихся 
у  Пушкина  из  души,  он  не  мог  употреблять  «эзопский  язык».  Не 
будем  придирчивы  и  не  поставим  вопроса:  так,  значит,  проза  Пуш- 
кина вообще  выливалась  не  из  души?  так,  значит,  и  статьи  о  Ра- 
дищеве не  подсказаны  искренним,  душевным  порывом  напомнить 
о  дорогом  ему  имени  Радищева?  Существенно  то,  что  в  стихах 
Пушкин  не  прибегал  к  эзоповскому  языку.  «Искренность  драго- 
ценна в  поэте»,  говорил  он  (Венг.  V,  288). 

Если  Пушкин  берется  за  перо  сатирика,  то  всегда  делает  это 
с  полной  искренностью  и  прямотой:  тогда  торжественным  гулом 
раздаются  его  лапидарные  фразы,  ударные  слова  (как  в  пьесе 
«Лицинию»),  или  слышится  свист  бича,  которым  Христос  изгонял 
недостойных  из  храма  (как  в  стихотворениях  «Чернь»,  «Клевет- 
никам России»)  2).  Правда,  прибегает  он  порою  и  к  «иносказа- 
нию», но  как?  Выдавая  свое  произведение  за  перевод  с  латин- 
ского или  за  подражание.  Так  поступил  он  по  отношению  к  своим 
пьесам    «На   выздоровление   Лукулла»    и    «Лицинию»  •"■).    Но   этот 


')  Стр.  47  оттиска  или  стр.  56  сборника. 

2)  Вспомним   также  стихотворение     «О  муза  пламенной  сатиры*  (1830). 

'■>)  В  стихотворении  «На  выздоровление  Лукулла»  Пушкин,  как  известно, 
имел  в  виду  эпизод  с.  выздоровлением  гр.  Шереметева.  Пьеса  «Лицинию»  не 
совсем  разгадана.  Догадка  В.  Я.  Стоюнипа,  что  автор  метил  здесь  в  Аракчеева, 


Л  1 

- —    6 1    -— 

иносказательный  покрои  ни  разу  не  мешал  читателю  видеть,  что 
поэт  одобряет  и  что  он  порицает. 

Уместно,  пожалуй,  вспомнить  здесь  «Историю  села  Горюхина», 
своего  рода  прототип  «Истории  одного  города»  Салтыкова.  По 
поводу  нее  А.  С.  Искоз  также  говорит  об  эзоповском  языке  автора. 
В  «Истории  села  Горюхина»,  —  рассуждает  Искоз1), — 'Пушкин 
хотел  нарисовать  широкую  картину  крепостной  России  в  нико- 
лаевскую эпоху,  и  его  «История»  «должна  была  бы  прозвучать 
неслыханным  укором  вековым  устоям  русской  жизни,  грозным 
осуждением  всему  ее  укладу.  Думается,  что  это  одно  могло  уже 
заставить  Пушкина  старательно  скрываться,  пользоваться  своеоб- 
разным, в  своем  роде  весьма  изящным,  эзоповским  языком,  в  кото- 
ром слабее  всего  звучали  бы  субъективные  нотки,  меньше  всего 
отражалась  бы  доподлинная  личность  его.  Влияние  бенкендорф- 
щины  могло  сказаться  даже  бессознательно:  не  то,  чтобы  поэт  на- 
меренно прятался  за  чьей-либо  спиной,  а  ему  просто  не  приходила 
на  ум  откровенная  форма,  в  которой  он  мог  бы  говорить  за  себя. 
Вот  почему,  быть-может,  он  заставляет  рассказывать  эту  «историю» 
Белкина,  сам  же  ограничивается  ролью  постороннего  слушателя. 
Тем  более  роль  эта  вполне  подходит  для  него,  как  художника- 
юмориста,  глядящего  на  жизнь  несколько  издалека  и  не  пылаю- 
щего страстным  гневом,  толкающим  старика  на  постоянное  вме- 
шательство в  ход  событий  и  на  порою  надоедливые  вставки  и  при- 
мечания, которыми  изобилует,  например,  «История  одного  городам 
Щедрина». 

Допустим,  что  всё  это — так.  Но  стиль  «Истории  села  Горю- 
хина», во  всяком  случае,  не  имеет  ничего  общего  со  стилем  ста- 
тей о  Радищеве. 


недостаточно  убедительна  (Пушкин,  Стр.  44—45).  Ср.  статью  проф.  А.  И.  Ма- 
леина  в  «Пушкине»,  под  редакцией  проф.  С.  А.  Веягерова,  т.  I.,  стр.  214.  Свое- 
образно взглянул  на  дело  П.  Мизииов.  «Сатира  Пушкина  «К  Лицинню»,  гово- 
рит он  («История  и  поэзия»,  514),  «невидимому,  написана  на  Наполеона,  и 
здесь — защита  свободы  Франции». 

*)  Пушкин.  Под  редакцией  С.  А.  Венгерова.  Т.  IV,  стр.  241—242, 


—  32  — 

Когда  «черный  медведь»  цензуры  безнадежно  загораживал 
поэту  дорогу,  он  умел  благородно  молчать,  беречь  написанное 
про  себя  и  даже  придумывать  такой  способ,  который  помешал  бы 
постороннему  глазу  проникнуть  в  смысл  написанного.  С  этой  имен- 
но целью  употребил  он  свой  хитрый  шифр  для  X  главы  «Евг. 
Онегина»,  который  так  счастливо  был  раскрыт  П.  О.  Морозовым  1). 

В  полемических  статьях  Пушкин,  иногда,  пользовался  «китай- 
скими анекдотами»  или  ироническим  иносказанием.  Феофилакт 
Коснчкин  был  горячий  полемист  и  утихал,  по  его  словам,  «не 
прежде,  как  истощив  весь  запас  оскорбительных  примечаний, 
обиняков,  заграничных  анекдотов  и  тому  подобного».  В  частности 
Пушкин  прибегал  и  к  тому  литературному  жанру,  когда  хула 
сознательно  облекается  в  форму  похвалы  и  обратно  («Похвала 
глупости»  Эразма  Роттердамского,  «Похвальная  речь  моему  де- 
душке» Крылова,  «Похвальное  слово  сну»  Батюшкова,  «Похваль- 
ное слово  невежеству»  Одоевского  и  т.  п.).  Такова,  напр., 
статья  «Торжество  дружбы».  Но  иносказания  этого  рода  опять- 
таки  бесконечно  далеки  от  тона  статей  о  Радищеве.  Жаль,  что 
Якушкин  сам  не  привел  никаких  параллельных  примеров. 

Невозможно  согласиться  и  с  догадкой  Сухомлинова,  что  зао- 
стренные стрелы  пушкинской  критики  в  сущности  направлены  не 
в  Радищева,  а  в  Полевого.  Во-первых,  в  данном  случае  Пушкину 
не  было  никакой  надобности  прибегать  к  подобному  «иносказа- 
нию»: ведь  он  мог  полемизировать  с  Полевым  совершенно  открыто, 
что  он  и  делал.  Во-вторых,  крайне  невероятно,  чтобы  Пушкин 
решил  принести  Радищева  в  жертву  каким  бы  то  ни  было  вре- 
менным полемическим  интересам,  и,  с  целью  покарать  Полевого, 
стал  приписывать  Радищеву  недостатки  Полевого,  которых  автор 
«Путешествия»  на  самом  деле  не  имел.  В-третьих,  называя  Ра- 
дищева представителем  полупросвещения,  Пушкин  говорит  о  про- 
свещении XVIII  в.  Если  же  Пушкин  в  других  своих  статьях  упре- 
кает также  и  Полевого  в  невежестве  или  полупросвещении,  так 
это  свидетельствует  лишь  о  том,    что    поэт— верен    самому    себе. 


х)  Пушкин  и  его  современники,  вып.  XIII  и  XVI. 


—  33  — 

что  он  пользуется  одним  и  тем  же  критерием  при  оценке  людей, 
что  полуневежды,  кто  бы  они  ни  были,  всегда  вызывали  его  осу- 
ждение. Единственно,  что  возможно  было  бы  признать,  это  разве 
кое-какие  попутные  намеки  на  Нолевого  и.  пожалуй,  еще  то,  что 
полемика  с  Полевым,  конечно,  вместе  с  другими  причинами,  до 
некоторой  степени  могла  способствовать  усилению  раздражитель- 
ности в  поэте.  Не  нужно,  однако,  забывать,  что  острый  период 
пушкинской  борьбы  с  Полевым  падает  на  1830  год.  а  наиболее 
резкие  слова  о  Радищеве  (в  том  числе  и  фраза  о  полупросве- 
щеннп)  сказаны  Пушкиным  во  второй  статье,  значит,  в  1836  г, 
«Иносказания»  в  сухомлнновском  смысле  не  было  и  не  могло' 
быть. 

В  статьях  о  Радищеве  Пушкин  вышел  перед  нами  с  открытым 
забралом.  Говорит  то,  что,  именно,  хотел  сказать,  без  всякой 
реп?ёе  агпёге.  Статьи  выдержаны  в  тоне  откровенной  убежденно- 
сти. Черновая  рукопись  главы  «Шоссе»  содержит  следующие  инте- 
ресные строки:  «Я  начал  записки  свои  не  для  того,  чтобы  льстить 
властям:  товарищ,  мною  избранный,  —  худой  внушитель  ласка- 
тельства; но  не  могу».  Из  последующего  видно,  что  поэт  не  мог 
не  отметить  факта,  что  наше  правительство  шло  всегда  впереди 
на  поприще  образования  и  просвещения,  и  что  это  дает  силу 
нашему  самодержавию  а).  В  одном  месте  «Мыслей  на  дороге» 
(Венг.  V,  259)  Пушкин  так  подчеркнул  прямоту  своих  суждений: 
«Я  сказал  откровенно  и  по  чистой  совести  мнение  мое  о  свободе 
книгопечатания,  столь  же  откровенно  буду  говорить  и  о  цензуре». 
А  ведь  это — сюжеты  весьма  деликатного  свойства,  не  менее  ще- 
котливые, чем  тема  о  Радищеве  и  крестьянском  вопросе.  Пушкин 
не  побоялся  признать  справедливости  фактов,  которые  приводятся 
в  «Путешествии»,  не  побоялся  благородно  заявить:  «Избави  меня 
Боже  быть  поборником  и  проповедником  рабства»  (Венг.  V,  261). 
Если  же  он  все-таки  порицает  Радищева,  то,  очевидно,  делает 
это  в  силу   своих  убеждений,  В,  Е.  Якушкин  как-то  не  замечает. 


:)  Сочппеппя  и  письма  А.  С.   Пушкина    под  ред.   П.  О.   Морозова,    ГГзд, 
(Просвещения»,  т.  VI.  стр.  642,  нртвд,  2- 

Пуипп1?>  з  Ради; .  у 


—  34  — 

что  его  апология  подчас  хуже  осуждения.  Эзоповский  язык  Пуш- 
кина в  данном  случае  всё  равно  не  достигал  той  цели,  какую  при- 
писывает ему  Якушкин.  Нельзя  не  согласиться  с  Спасовичем,  что 
«такою  ценою  едва  ли  стоило  оплачивать  даже  и  распространение 
сведений  о  Радищеве».  Более  того,  мнимый  эзоповский  язык  легко 
может  подать  повод  к  обвинению  Пушкина  «в  лицемерии  и  двое- 
душии», против  чего  сам  Якушкин  с  негодованием  восстает  в  одном 
месте  своей  работы1).  Н.  П.  Сильванский  еп  тои1;е5  1е11ге5  уже 
назвал  оговорки  и  рассуждения  Пушкина  «лицемерными»,  а  он, 
как  мы  знаем,  стоит  на  точке  зрения  Якушкина.  Очевидно,  сам 
В.  Е.  Якушкин  сильно  «перехитрил». 

Эзоповскую  гипотезу  нельзя  принять  как  раз  потому,  что  все 
мнения  Пушкина,  высказанные  в  статьях  о  Радищеве,  могут  быть 
объяснены  путем  сопоставления  с  другими  его  суждениями  и 
общим  его  направлением  в  30  годах;  т.-е.,  пользуясь  в  сущности 
тем  же  методом,  что  и  Якушкин,  мы  должны  будем  совершенно 
отвергнуть  его  основной  вывод. 

VI. 

Критические  замечания  Пушкина  о  Радищеве  сводятся  к  трем 
главным  пунктам:  1)  к  указанию  литературных  недостатков  «Пу- 
тешествия», 2)  к  оценке  образа  действий  Радищева,  как  обще- 
ственного деятеля  и  писателя  и  3)  к  оценке  его  образа  мыслей. 

Книга  Радищева  принадлежит  к  тому  литературному  жанру 
«путешествий»,  который  был  одним  из  любимых  в  эпоху  сенти- 
ментализма. «Путешествие»  —  не  просто  публицистический  трак- 
тат, а  именно,  литературное  произведение  е  собственном  смысле 
этого  слова,  богатое  жанровыми  картинками,  эпизодическими  ли- 
цами-типами, лирическими  излияниями  и  даже  игрою  воображе- 
ния, рядом  со  всеми  идейными  предпосылками  сентиментализма 
(демократизмом,  руссоизмом,  чувствительностью).  Самые  рассу- 
ждения автора  чаще  всего  облекаются    в    одежду    литературного 


Ч  Стр.  26  оттиска  пли  стр.  20  сборншэд 


—  35   — 

вымысла:  влагаются  в  уста  какого-нибудь  типичного  лица,  или  пе- 
редаются в  форме  сновидения.  По  «Путешествию»  Радищева 
можно  изучать  сентиментальный  стиль  не  хуже,  чем  по  «Письмам 
русского  путешественника»  и  по  «Бедной  Лизе»  Карамзина  1). 

Пушкин  тоже  подошел  к  произведению  Радищева,  прежде  всего, 
как  литературный  критик.  И  это  в  высшей  степени  интересно:  мы 
видим  суждение  гениального  художника  о  литературном  стиле  для 
него  недавнего  прошлого. 

Отношение  Пушкина  к  прозе  Радищева  безусловно  отрица- 
тельное. В  «Путешествии»,  на  его  взгляд,  нет  цельной  композиции. 
«Радищев  написал  несколько  отрывков...  В  них  излил  он  свои 
мысли  без  всякой  связи  и  порядка», — говорит  Пушкин  (248)  2). 
А,  главное,  книга  написана  очень  скучным,  напыщенным  языком. 
Выписав  в  приложении  к  «Ал.  Радищеву»  главу  «Клин»,  где  Ра- 
дищев рассказывает,  как  слепой  старик  пел  стих  об  Алексее  Бо- 
жием  человеке, — Пушкин  восклицает:  «Вот  каким  слогом  напи- 
сана вся  книга!»  Действительно,  это  одна  из  самых  характерных 
страниц  «Путешествия»,  написанная  в  стиле  сентиментального 
реторизма.  О  ней  идет  речь  и  в  «Мыслях  на  дороге»  (255 — 256). 
Передав  ее  содержание,  Пушкин  замечает  здесь:  «Имя  Вертера, 
встречаемое  в  начале  главы,  поясняет  загадку.  Вместо  всего  сего 
пустословия,  лучше  было  бы,  если  бы  Радищев,  кстати  о  старом 
и  всем  известном  Стихе,  поговорил  нам  о  наших  народных  песнях, 
которые  до  сих  пор  еще  не.  напечатаны,  и  которые  заключают 
в  себе  столь  много  истинной  поэзии.  Н.  М.  Языков  и  П.  В.  Ки- 
реевский сообщили  их  несколько».  Пушкину  претит  сентименталь- 
нее пустословие.  В  Пешках  Радищев  съел  кусок  говядины,  выпил 
чашку  кофе  и  принялся  размышлять  об  африканских  невольниках 
и  русском  крестьянстве.  «Всё  это  было  тогдашним  модным  крас- 
нословием»,  говорит  Пушкин  (260).  В  главе  «Медное»  Радищев 
рисует  картину  продажи  крепостных  людей.  Пушкин  признал  ее 


*)  Сжатую,  но  очень  содержательную  оценку  «Путешествия»  в  художествен- 
ном отношении  дает  Н.  П,  Спльванский  (издание  1905  г.,  стр.  1Х-Х), 

2)  Здесь  и  в  дальнейшем  я  цитирую  статьи  Пушкина  по  изданию  Брокгауза 
ц  Эфрона,  под  редакцией  проф.  С,  Д.  Венгерова  (т. У), 

3* 


ЧД     

1)1) 

не  только  ужасной,  но  и  правдоподобной,  однако,  прибавил  (257): 
«Не  стану  теряться  вслед  за  Радищевым  в  его  надутых,  но  искрен- 
них мечтаниях».  Вообще,  по  мнению  Пушкина,  у  Радищева  «по- 
рывы чувствительности,  жеманной  и  надутой,  иногда  чрезвычайно 
смешны.  Мы  бы  могли  подтвердить  суждение  наше  множеством 
выписок.  Но  читателю  стоит  открыть  его  книгу  наудачу,  чтоб 
удостовериться  в  истине  нами  сказанного»  (340).  Слово  о  Ломо- 
носове, на  взгляд  Пушкина,  написано  «слогом  надутым  и  тяже- 
лым»  (250). 

Прозаический  слог  Радищева  вообще  «варварский»  (340).  и 
«Путешествие» — книга,  посредственная  и  скучная  (248,  338,  340); 
«первые  страницы  чрезвычайно  скучны  и  утомительны»  (338). 
Эти  недостатки,  разумеется,  не  мешают  «Путешествию»  быть  кни- 
гой «любопытной».  Понятие  о  скуке,  возражает  сам  же  Пушкин 
(247),  весьма  относительное:  «Книга  скучная  может  быть  очень 
хороша;  не  говорю  о  книгах  ученых,  но  и.  о  книгах  писанных  с 
целию  просто  литературною.  Многие  читатели  согласятся  со  мною, 
что  Клариса  очень  утомительна  и  скучна,  но  со  всем  тем  роман 
Ричардсоиов  имеет  необыкновенное  достоинство».  Факт,  однако, 
остается  фактом.  Литературный  стиль  «Путешествия»  не  по  вкусу 
Пушкину.  Прозаический  язык  Радищева  везде  старомоден  и  тя- 
жел. По  поводу  его  философского  рассуждения  «О  человеке  и 
его  смертности  и  бессмертии»  Пушкин  отозвался:  «Умствования 
оного  пошлы  и  не  оживлены  слогом»  (339).  Стихи  Радищева,  но 
мнению  Пушкина,  ".учше  его  прозы.  Поэт  видит  известные  до- 
стоинства в  стихотворениях  Радищева  «Осьмнадпатое  столтлте», 
«Сафические  строфы»,  «Журавли»,  в  первой  песне  «Бовы»;  нахо- 
дит «много  сильных  стихов»  в  оде  «Вольность»  и  ставит  ему  в 
заслугу  то,  что  «он  первый  писал  у  нас  древними  лирическими 
размерами»  (256,  339—340)  ').  Мемду  прочим,  Пушкин  думал,  что 
поэма  «Алеша  Попович»  также  принадлежит  А.  Н.  Радищеву  (в 
действительности,  это — произведение  его   сына,  Николая),  и  жа- 


*)  Сшлотворолпо  «Осьмпадцаты;;в'Ькъ»,  замечает  од,  писан 
шш  размером»  (339). 


— .  37   ~~ 

лел,  что  оно  не  включено  в  собрание  его  сочинений.  В  упрек 
Радищев}'  Пушкин  вменяет  то,  что  в  «Бове»  и  в  «Алеше  Поповиче* 
видно  подражание  Вольтеру,  а  «нет  и  тени  народности,  необхо- 
димой в  творениях  такого  рода».  Вообще  Радищев,  по  мнению 
Пушкина,  не  был  крупным  писателем;  «он  вечно  кому-нибудь  да 
подражал».  И  стихами  он  писал  лучше,  чем  прозою,  потому,  что 
в  прозе  «не  имел  он  образца,  а  Ломоносов,  Херасков,  Державин 
и  Костров  успели  уже  обработать  наш  стихотворный    язык». . 

Таким  образом,  Пушкин  дает  вполне  определенную  характе- 
ристику Радищева,  как  писателя.  И  делает  это  не  с  целью  цен- 
зурной сарШю  Ьепеуо1еп1дае,  как  думал  Якушкин,  а  потому,  что 
таковы  его  литературные  воззрения.  Доказательств  этого  более 
чем  достаточно. 

Поэтика  XVIII  в.  твердо  помнила,  что  поэзия— родная  сестра 
«оратории».  Недаром  Ломоносов  свое  руководство  озаглавил: 
«Риторика,  показуюшая  общие  правила  обоего  красноречия, 
т.е.  оратории  и  поэзии».  Для  Тредьяковского  поэзия — «другой 
род  краснословия»,  «токмо  сама  элоквенция,  в  другую  одежду 
наряженная,  другим  способом  обогащенная».  Поэзия  не  отделима 
от  «краснословия».  Так  понимали  дело  и  так  писали  классики 
и  сентименталисты.  Радищев  не  составлял  исключения.  В 
своих  показаниях  он  говорил  о  книге  Рейналя:  «Слог  его  мне 
понравился.  Я  высокопарный  (атрогЛё)  его  штиль  почитал  крас- 
норечием... я  захотел  подражать  его  слогу»  1).  Стиль  Радищева 
можно  назвать  сентиментально-реторическим.  Уже  Карамзин  про- 
тестовал против  напыщенности  слога  своих  современников  и  не- 
редко соратников.  Тем  более  Пушкин.  Он  весь — благородная  про" 
стота.  Наиболее  по  душе  была  ему  строгая  гармония  классического 
стиля.  Прекрасно  выразился  Гоголь,  говоря  о  пушкинской  анто- 
логии: «Здесь  нет  этого  каскада  красноречия,  увлекающего  только 
многословием,  в  котором  каждая  фраза  потому  только  сильна,  что 
соединяется  с  другими,  и  оглушает  падением  всей  массы,  но  если 


*)  Письмо  Радищева  Шешковскому.  Полное  собрание  сочинений  А.  Н.  Ради» 
Редакция  В.  В.  Каллаша.  Т.  II,  стр.  602^-603. 


—  38  — 

отделить  ее,  она  становится  слабою  и  бессильною.  Здесь  нет 
красноречия,  здесь  одна  поэзия;  никакого  наружного  блеска,  всё 
просто,  всё  исполнено  внутреннего  блеска,  который  раскрывается 
не  вдруг;  всё  лаконизм,  каким  всегда  бывает  чистая  поэзия».  Осо" 
бенно  это  нужно  сказать  о  Пушкине  той  поры,  когда  в  свой 
поэтический  бокал  воды  он  много  подмешал,  когда  он  обратился 
к  «презренней  прозе»  а). 

«Точность,  опрятность — вот  первые  достоинства  прозы»,  писал 
Пушкин  в  заметке  еще  1824  г.  о  слоге  (Венг.  IV,  476):  «Она 
требует  мыслей  и  мыслей — блестящие  выражения  ни  к  чему  не 
служат — стихи  дело  другое».  Он  иронизирует  над  русскими  писа- 
телями, «которые,  почитая  за  низость  изъяснять  просто  вещи  са- 
мые обыкновенные,  думают  оживить  детскую  прозу  дополнениями 
и  вялыми  метафорами».  «Эти  люди, — поясняет  он, — никогда  не  ска. 
жут  дружба,  не  прибавив:  сие  священное  чувство,  коего  благо" 
родный  пламень  и  пр.— должно  бы  сказать:  рано  поутру — а  они 
пишут:  едва  первые  лучи  восходящего  солнца  озарили  восточные 
края  лазурного  неба. — Как  всё  это  ново  и  свежо,  разве  оно  лучше 
потому  только,  что  длиннее?»  Вместе  того,  чтобы  просто  сказать 
«молодая  хорошая  актриса»,  театральный  рецензент  непременно 
напишет:  «сия  юная  питомица  Талии  и  Мельпомены,  щедро  ода- 
ренная Аполлоном»  и  пр.  Характерно  сделанное  тут  же  замечание: 
«Вольтер  может  почесться  прекрасным  образцом  благоразумного 
слога.  Он  осмеял  в  одном  своем  Микромегасе  изысканность  выра- 
жений Фонтенеля,— который  никогда  не  мог  ему  того  простить» 
Пушкин  «почти  согласен»  также  с  философом  Д'Аламбертом,  ко- 
торый упрекал  Бюфона  за  то,  что  он  писал  о  лошади  таким  язы- 
ком: «благороднейшее  из  всех  приобретений  человека  было  сие 
животное,  гордое,  пылкое  и  проч.».  Хотя,  вообще  говоря,  слог 
Бюфона,  «цветущий,  полный,  всегда  будет  образцом  описатель- 
ной прозы».  Французскую  прозу  'Пушкин  ценил  очень  высоко  и 
желал,  чтобы  русская  усвоила  ее  достоинства:    ясность    и    точ- 


х)  Прекрасную  оценку   пушкинской   прозы   дал  Н.    Э.  Лернер    в  «Истории 
русской  литературы  XIX  века»,  изд.  Т-ва  «Шръ»,  выпуск  Г-й. 


—  39  — 

ность.  В  своих  замечаниях  на  статью  Вяземского  об  Озерове 
(1826 — 1828  г. г.)  Пушкин  не  раз  делае*  строгие  указания  на 
излишний  реторизм  стиля.  «Да  говори  просто:  ты  довольно  умен 
для  этого»,  советует  он  (Венг.  IV,  486).  Слова  Вяземск©г©  «и 
совсем  поглотила  его  бездна  забвения»  Пушкин  заменил  такими: 
«и  совсем  его  забыли  (проще  и  лучше)»  и  т.  п.  Проповедник 
«благоразумного  слога»,  Пушкин  беспощадно  преследовал  напы- 
щенную реторику  и  приторную  маниловщину. 

Вот  несколько  его  отзывов,  относящихся  к  30  годам. 

В  своей  сочувственной  заметке  о  молодом  И.  В.  Киреевском. 
(Венг.  V,  9)  Пушкин  осудил  его  «изысканное»  выражение,  что 
древняя  муза  Дельвига  «покрывается  иногда  душегрейкою  новей- 
шего уныния».  «Зачем  не  сказать  было  просто:  в  стихах  Дельвига 
отзывается  иногда  уныние  новейшей  поэзии?»  (1830  г.).  Пуш- 
кина не  шокируют  «простота  и  даже  грубость  выражений»  в  ка- 
тенинской  «Ольге» — сравнительно  с  «Людмилой»  Жуковского: 
«спя  сволочь,  заменившая  воздушную  цепь  теней,  сия  виселица 
вместо  сельских  картин,  озаренных  летнею  луною».  Катенин,  по 
его  словам,  показал  нам  «Ленору»  Бюргера  «в  энергической  кра- 
соте ее  первобытного  создания».  (Венг.  V,  228).  В  поэзии  тру- 
бадуров Пушкину  не  нравятся  «натяжка  выражения,  какое-то  же- 
манство, вовсе  неизвестное  древним»  и  с  сожалением  говорит  о 
«несчастных  следах»  этой  поэзии  в  величайших  гениях  новейших 
времен  (1834  г.;  Венг.  V,  292).  В  слоге  Н.  Ф.  Павлова,  автора 
«Трех  повестей»,  вообще  говоря,  «чистом  и  свободном,  изредка 
отзывается  манерность»,  и  Пушкин  не  может  не  поставить  этого 
в  минус  талантливому  беллетристу  (1835;  Венг.  V,  325).  Срав- 
нивая современных  ему  французских  писателей  с  прежними,  Пуш- 
кин говорит  в  статье  1836  г.  «Мнение  М.  Е.  Лобанова  о  духе 
словесности»  (Венг.  V,  347):  «Прежние  романисты  представляли 
человеческую  природу  в  какой-то  жеманной  напыщенности»,  ны- 
нешние любят  выставлять  порок  торжествующим  и  находят  в 
сердце  человеческом  только  эгоизм  и  тщеславие.  Этот  взгляд 
«вскоре  так  же  будет  смешон  и  приторен,  как  чопорность  и  тор- 
жественность   романов    Арно    и    г-жи    Котен».     Во     «Фракийских 


—  40  — 

элегиях»  Теплякова  Пушкин  встретил  выражения:  «тишина  гроб- 
ницы, громкая  как  дальний  шум  колесницы;  сгон,  звучащий  как 
плач  души;  слова,  которые  святее  ропота  волн».  «Всё  это, — гово- 
рит Пушкин, — не  то.чно;  фальшиво,  пли  просто  ничего  не  значит» 
(1836  г.;  Бенг,  V,  366).  В  числе  существенных  недостатков 
Теплякова  он  вообще  считает  «надутость»,  «напыщенность» 
и  «неточность»  (шМ.,  369).  Слог  Словаря  о  святых  Пушкин  ста- 
вит в  образец  для  всех  ученых  словарей,  потому  что  «он  прост, 
полон  и  краток»  (1836;  Венг.  V,  371).  В  том  же  самом  месте 
«Мыслей  на  дороге»,  где  Пушкин  называет  слог  Радищева  «наду- 
тым  и  тяжелым»,  он  дает  отрицательную  характеристику  схола- 
стически-величавой прозы  и  утомительно-надутых  од  Ломоносова, 
замечая  при  этом:  «Высокопарность,  изысканность,  отвращение 
от  простоты  и  точности,  отсутствие  всякой  народности  и  ориги- 
нальности— вот  следы,  оставленные  Ломоносовым». 

Я  не  стану  множить  подобных  ссылок.  Несомненно,  у  Пушкина 
был  весьма  устойчивый  взгляд  на  литературный  стиль  (в  широком 
значении  термина)  и  на  слог.  И  о  Радищеве,  как  писателе,  он 
сказал  как  раз  то,  что  должен  был  сказать.  Автор  «Путешествия» 
для  него  —  писатель  отжившей,  манерной  школы,  писатель 
XVIII  века. 

Мы  знаем,  каким  стилем  Пушкин  рассказывал  о  своих 
«путешествиях».  Замечательно,  что  в  «Мыслях  на  дороге»  он  как 
будто  хотел  перерисовать  ка]  адищева,  начавши  буквально 

с  другого  конца.  Прием  характерный  для  Пушкина,  «Путешествие» 
Радищева,  как  мы  знаем,  напомнило  ему  «Кларису»  Ричардсона. 
«Клариса»  не  спроста  подвернулась  под  перо  Пушкина.  Еще 
в  «Отрывках  из  романа  в  письмах»  (1829 — 1830)  он  дал 
этот  роман  в  руки  своей  героине,  Лизе,  и  заставил  ее  рассуждать 
в  том  же  духе  о  достоинстве  «Кларисы»,  о  степени  ее  скучности 
(Венг.  IV,  134).  Умная  читательница  высказала  здесь  и  общую 
интересную  мысль.  Странно. — говорит  ома. — в  1825  году  читать 
роман,  писанный  в  775.  «Кажется,  будто  вдруг  из  своей  гостиной 
выходишь  в  старинную  залу,  обитую  штофом,  садишься  на  атлас- 
ные пуховые  крё<     ,  около  себя  странные,  однакож  зна- 


-  41  ~~ 

комые  платья  и  лица  и  узнаешь  своих  дядюшек  и  бабушек,  но  по- 
молодевшими. Большею  частию  эти  романы  не  имеют  другого 
достоинства:  происшествие  занимательно,  положение  хорошо  за- 
путано, но  Белькур  говорит  косо,  но  Шарлотта  отвечает  криво. 
Умный  человек  мог  бы  взять  здесь  готовый  план,  готовые  харак- 
теры, исправить  слог  и  бессмыслицы,  дополнить  недомолвки — и 
вышел  бы  прекрасный,  оригинальный  роман».  Алексею  П.  Лиза 
советует  по  старой  канве  вышивать  новые  узоры,  представив  в 
маленькой  раме  картину  света  и  люден,  которых  он  столь  хорошо 
знает.  Так,  именно,  Пушкин  и  поступил  с  «Рославлевым»  Загос- 
кина. II  теперь,  судя,  По  крайней  м'ере,  по  началу  «Мыслей  на  до- 
роге», Пушкин  хотел  последовать  совету  Лизы — дать  собственные 
путевые  очерки,  пользуясь  канвой  Радищева.  Вспомним  остро- 
умное вступление  с  изложением  мотива,  почему  он  вздумал  съез- 
дить из  Москвы  в  Петербург,  где  будто  бы  не  бывал  «более  пятна- 
дцати лет»,  с  воспоминанием  о  старой  дороге,  с  рассужденьем  о 
русских  дорогах  вообще,  с  наполовинз'  вымышленным  рассказом  о 
Трм,  как  досталась  ему  книга  Радищева.  А  далее — блестящая,  со- 
вершенно независимая  от  Радищева  картина  Москвы  тридцатых 
годов.  Вспомним  и  «разговор  с  англичанином»,  который  предназна- 
чался для  «Мыслей  на  дороге».  Если  бы  Пушкин  закончил  свое 
произведение,  мы  имели  бы  не  только  критику  писательской  ма- 
неры Радищева,  но  и  произведение  того  же  литературного  жанра 
(«путешествие»),  написанное,  однако,  совершенно  иным  языком 
и  в  ином  стиле. 

VII. 

Чисто  литературная  оценка  «Путешествия»,  конечно,  не  была 
главной  задачей  Пушкина.  Его  занимали  личность  и  идеи  Радищева. 
Уже  один  горячий  тон  статей,  особенно  второй,  указывает  на  то,  что 
для  Пушкина  здесь  речь  идет  о  чем-то  необычайно1  важном  и 
интимно-близком.  Писатель  екатерининского  века  чем-то  больно 
затрон}'л  Пушкина,  и  он  заговорил  страстным  языком,  как  будто 
имел  дело  с  своим  современником,  как  будто  он  решал  вопросы, 
касавшиеся  непосредственно  его  самого.  Тут  не  «чувство  злобы» 


к  Радищеву,  как  предположил  Н.  О.  Лернер,  а  настоящая  душев- 
ная тревога.  Необходимо  вдуматься  в  источник  этото  настроения. 
Оно  станет  понятным,  если  мы  приведем  в  систему  все  обвинения 
какие  ^Пушкин  предъявляет  Радищеву,  и  если  поставим  их  в  связь 
с  идейными  переживаниями  поэта  в  период  тридцатых  годов. 

Пушкин  не  отрицает,  что  самые  факты  жизни,  о  которых  гово- 
рит Радищев,  верны;  не  раз  он  даже  дополняет  рассказ  Радищева 
своими  наблюдениями.  Но  автор  «Путешествия»,  по  мнению  Пуш- 
кина, часто  сгущает  краски  и  преувеличивает  значение  изобра- 
жаемых явлений.  Так,  описывая  русскую  избу.  Радищев  «начертал 
карикатуру»,  не  замечая  своих  противоречий.  Сам  он  упоминает  о 
бане  и  о  квасе,  как  о  необходимостях  русского  быта,  это  уже — : 
«признак  довольства».  «Замечательно,  —  присовокупляет  Пуш- 
кин,— что  Радищев,  заставив  свою  хозяйку  жаловаться  на  голод  и 
неурожай,  оканчивает  картину  нужды  и  бедствия  сею  чертою: 
и  начала  сажать  хлебы  в  печь»  (260).  Вообще  у  Радищева  «сето- 
вания на  несчастное  состояние  народа,  на  насилие  вельмож  и  проч. 
преувеличены  и  пошлы»  (340).  У  него  «желчью  напитанное  перо» 
(248).  В  его  книге  «дерзость  мыслей  и  выражений  выходит  из 
всех  пределов»  (258).  У  Радищева  «дерзкие  мечтания»  (258). 
С  «безумной  дерзостью»  бросает  он  вызов  «верховной  власти» 
(250).  Преступление  Радищева  кажется  «действием  сумасшед- 
шего»: «Мелкий  чиновник,  человек,  без  всякой  власти,  без  вся- 
кой опоры,  дерзает  вооружаться  противу  общего  порядка,  тос- 
тиву  самодержавия,  противу  Екатерины!»  Книга,  исполненная 
«безумных  заблуждений»,  доходит  до  государыни.  «Несколько 
дней  сряду  читала  она  эти  горькие,  возмутительные  сатиры»  (338). 
Правда,  в  поступке  Радищева  видны  «дух  необыкновенный»,  «уди- 
вительное самоотвержение  и  какая-то  рыцарская  совестливость», 
но  он — «политический  фанатик»,  и  преступление  его  ничем  нельзя 
извинить  (338).  «Путешествие» — «сатирическое  воззвание  к  воз- 
мущению» (338).  В  Радищеве  живет  дух  революционера.  «Он 
(т. -е.  Радищев), — рассуждает  Пушкин  (340), — как  будто  старается 
раздражить  верховную  власть  своим  горьким  злоречием:  не  лучше 
ли  было  бы  указать  на  благо,  которое  она  в  состоянии  сотворить? 


—  43  — 

Он  поносит  власть  господ,  как  явное  беззаконие:  не  лучше  ли 
было  представить  правительству  и  умным  помещикам  способы  к 
постепенному  улучшению  состояния  крестьян?  Он  злится  на  цен- 
зуру: не  лучше  ли  было  потолковать  в  правилах,  коими  должен 
руководствоваться  законодатель,  дабы,  с  одной  стороны,  сословие 
писателей  не  было  притеснено  и  Мысль,  священный  дар  Божий, 
не  была  рабой  и  жертвой  бессмысленной  своенравной  Управы;  а 
с  другой — чтоб  писатель  не  употреблял  сего  божественного  ору- 
дия к  достижению  цели  низкой  или  преступной?»  х).  Ра- 
дищев пренебрег  этими  средствами,  хотя  и  имел  основание 
рассчитывать  на  благожелательный  отклик  со  стороны  правитель- 
ства. «Какую  цель  имел  Радищев?  Что  именно  желал  он?  На  сии 
вопросы  вряд  ли  мог  он  сам  отвечать  удовлетворительно».  Поэто- 
му-то «влияние  его  было  ничтожно».  Все  прочли  его  книгу  и  за- 
были-). В  ней  было  «несколько  благоразумных  мыслей,  несколько 
благонамеренных  предположений»,  но  беда  в  том,  что  они  обле- 
чены «в  бранчивые  и  напыщенные  выражения»,  «с  примесью  пош- 
лого и  преступного  пустословия».  «Они, — заключает  Пушкин  свою 
статью  «Александр  Радищев»,  —  принесли  бы  истинную  пользу, 
будучи  представлены  с  большей  искренностию  и  благоволением, 
ибо  нет  убедительности  в  поношениях,  и  нет  истины,  где  нет 
любви».  , 

Словом,  писатель  Радищев  действовал,  как  дерзкий  и  безрас- 
судный преступник.  В  нем  не  видно  величия  истинного  гражда- 
нина; в  тоне  его  речей  не  чувствуется  благоволения  и  любви;  в 
его  суждениях  нет  той  глубины,  какая  дается  человеку  широким 
просвещением.  «Мы, — говорит  Пушкин  во  второй  статье, — ни- 
когда не  почитали  Радищева  великим  человеком»  (338). 

Радищев  рисуется  Пушкину  человеком  «чувствительным  и 
пылким»  (339),  честным  и  кротким,  но  неглубоким.  В  молодости 


*)  Пушкин  доволен  лишь  историческим  повествованием  Радищева  о  цензуре: 
«если  бы  вся  книга  была  написана,  как  этот  отрывок,  то,  вероятно,  она  бы  не  навле- 
кла грозы  на  автора»  (269). 

2)  И  в  «Мыслях  на  дороге»  (248)  Пушкин  утверждает,  что  книга    Радищева 
некогда  прошумевшая  соблазном»,  потеряла  «свою  заманчивость». 


учился  он  поверхностно.  «Университетская  жизнь  принесла  ему 
мало  пользы.  Он  не  взял  даже  на  себя  труда  выучиться  порядочно 
латинскому  и  немецкому  языку,  дабы,  по  крайней  мере,  быть  в 
состоянии  понимать  своих  профессоров.  Беспокойное  любопыт- 
ство, более  нежели  жажда  познаний,  была  отличительная  черта 
ума  его»  (337).  Радищев — питомец  французского  XVIII  века.  За 
границей  ему  и  его  товарищам  попался  в  руки  Гельвеций.  «Они 
жадно  изучили  начала  его  пошлой  и  бесплодной  метафизики...  Те- 
перь было  бы  для  нас  непонятно,  каким  образом  холодный  и  сухой 
Гельвеций  мог  сделаться  любимцем  молодых  люден  пылких  и 
чувствительных,  если  бы  мьг,  по  несчастию,  не  знали,  как  соблаз- 
нительны для  развивающихся  умов  мысли  и  правила  новые,  отвер- 
гаемые законом  и  преданиями.  Нам  уже  слишком  известна  фран- 
цузская философия  XVIII  столетия,  она  рассмотрена  со  всех  сторон 
и  оценена.  То,  что  некогда  слыло  скрытным  учением  Гиерофантов, 
было  потом  обнародовано,  проповедано  на  площадях,  и  навек  утра- 
тило прелесть  таинственности  и  новизны.  Другие  мысли,  столь  же 
детские,  другие  мечты,  столь  же  несбыточные,  заменили  мысли  и 
мечты  учеников  Дпдрота  и  Руссо,  и  легкомысленный  поклонник 
Молвы  видит  в  них  опять  и  цель  человечества,  и  разрешения  вечной 
загадки,  не  воображая,  что,  в  свою  очередь,  они  заменятся  дру- 
гими» (337).  В  России,  в  обществе  .мартинистов  Радищев  оконча- 
тельно укрепился  в  своем  «философическом  ■ -вольнодумстве» 
(337)  х).  «В  Радищеве, — продолжает  Пушкин  (340), — отразилась 
вся  французская  философия  его  века:  скептицизм  Вольтера,  фи- 
лантропия Руссо,  политический  цинизм  Дидрота  и  Реналя,  но  всё  в 
нескладном  и  искаженном  виде,  как  все  предметы  криво  отража- 


:;    I   принадлежности  Радищева  к  мартинистам    говорят    Лонринов 
пения    сгр.  228,  38П,  410.  издание  Бухгейма)  и  Г.  В.  В  Д  («Р.  масонство 

в  царствование  Екатерины  II»,  106;.  Но  ср.  в  биографии  Радищева,  написанной 
II.  11.  Сильванскпм  и  приложенной  к  изданию  «Путешествия»  1915  г.  (стр. 
ХХХШ-— XXXIV).  Павел  Ал.  Радищев  к  соответствующим  словам  Пушкина 
делает  такое  замечание  (Р.  Воет»..  1858,  т.  XVII Г.  стр.  429).  «В  франкмасоны 
записывались  тогда  все  порядочные  люди,  и  сам  Потемкин  был  член  масонской 
ложи.  Радищев  часто  си  I  ывал  об  обрядах  их  приема  и  смеялся  над  ними,  как  и  все». 


—  45  — 

ются  в  кривом  зеркале.  Он  есть  истинный  представитель  полупро- 
свещения». «Невежественное  презрение  ко  всему  прошедшему, 
слабоумное  изумление  перед  своим  веком,  слепое  пристрастие  к 
новизне,  частные,  поверхностные  сведения,  наобум  приноровлен- 
ные ко  всему — вот  что  мы  видим  в  Радищеве», — категорически 
заявляет  Пушкин  (340)  а). 

Таков  взгляд  Пушкина  на  Радищева.  Поэт  говорит  нам, 
что  автор  «Путешествия».  во  имя  идеи  народовластия, 
проявил  революционный  радикализм,  что  он — бунтарь  и  фанатик, 
лишенный  чувства  исторической  действительности;  что  характер 
радищевского  мировоззрения  и  его  тактики  обусловливается  пре- 
жде всего  недостаточностью  полученного  им  образования;  что. 
коротко  говоря,  Радищев  —  представитель  полупросвещения 
XVIII  века. 

Мог  ли-  Пушкин  не  осуждать  человека,  которому  он  припи- 
сывал такие  идеи  и  такие  качества?  Я  решительно  утверждаю,  что 
здесь  нет  и  тени  эзоповского  языка,  что  Пушкин  сказал  то,  что 
хотел  сказать.  Искренность  и  точность  каждой  его  мысли  можно 
подкрешп  ь  неоспоримыми  данными. 


VIII.. 


Вопрос  может  быть  безошибочно  решен  лишь  путем  сопо- 
ставления статей  о  Радищеве  с  другими  произведениями  Пушкина 
за  тот  же  период.  Тогда  окажется,  что  разбираемые  статьи  вовсе 
не  стоят  изолированно,  а  теснейшим  образом  связаны  с  мировоз- 
зрением и  настроением  Пушкина. 

По  вполне  законной  ассоциации  дело  Радищева  вызвало  в  Пуш- 
кине воспоминание  о  заговоре  декабристов.  Недавний   певец  де- 


г)  Зараза  осталась  неискоренимой  в  сердце  Радищева.  В  трактате  «О  чело- 
веке и  его  смертности  и  бессмертии»  Радищев,  рассуждает  Пушкин,  «хотя  и  воору- 
жается противу  материализма,  ао  в  нем  всё  еще  виден  ученик  Гельвеция.  Он 
охотнее  излагает,  нежели  опровергает  доводы  чистого  афеизма»  (339).  Пушкин, 
как  видим,  не  совсем  верно  истолковал  трактат  Радищева,  и  нашел  в  нем  новое 
•    и 


—  46  — 

кабризма,  автор  «Вольности»  и  «Кинжала»,  Пушкин  не  мог  забыть 
о  восстании  своих  молодых  друзей — якобинцев.  Эпопея  декабризма 
произвела  на  него  глубокое  впечатление. 

Нет  никакого  сомнения,  что  речь  идет  именно  о  декабристах, 
когда  Пушкин  в  «Мыслях  на  дороге»  вменяет  в  заслугу  умозри- 
тельной немецкой  философии  то,  что  «она  спасла  нашу  молодежь 
от  холодного  скептицизма  французской  философии  и  удалила  ее 
от  упоительных  и  вредных  мечтаний,  которые  имели  столь  ужасное 
влияние  на  лучший  цвет  предшествовавшего  поколения»  (250). 
Бесспорно,  что  к  личностям  декабристов  Пушкин  продолжал 
питать  уважение,  живо  интересуясь  их  участью.  Как  Радищева, 
так  и  многих  декабристов  поэт  считал  преступниками  «с  духом 
необыкновенным»,  «с  удивительным  самоотвержением  и  с  какою-то 
рыцарскою  совестливостию».  Но  перед  сознанием  Пушкина  все  же 
вставал  вопрос  о  том,  целесообразен  ли  путь,  который  они  избрали, 
и  на  который,  пожалуй,  он  сам  готов  был  вступить? 

Вспомним  еще  давние  стихотворения  поэта  «Вольность»  и 
«Кинжал».  Тем  более,  что  первое  из  них  обычно  сближают  с  одою 
Радищева.  Даже  молодой  Пушкин,  в  пору  своего  декабризма,  в 
сущности  не  пел  гимнов  революции,  а  только  свободе.  Револю- 
ционные акты  он  сопровождает  эпитетами  «преступный»,  «бес- 
славный» и  зовет  всех,  а  прежде  всего  царей,  «под  сень  надежную 
закона».  Политическая  мудрость,  по  его  пониманию,  состоит  в 
сочетании  «законов  мощных»  с  «вольностью  святой». 

Весьма  поучительна  в  этом  отношении  также  записка  Пушкина 
«О  народном  воспитании»  (1826).  Пусть  она  составлена  по  по- 
ручению правительства,  но  поэт  выразил  в  ней  и  свое  собственнее 
мнение.  На  мой  взгляд,  «пушкинского»  в  ней  содержится  гораздо 
больше,  чем  обыкновенно  полагают  а).  Здесь  определенно  наме- 
чены многие  пункты  той  аргументации,  которою  потом  Пушкин 
воспользуется  в  своих  статьях  о  Радищеве. 

«Преступные  заблуждения»  молодых  людей  произвшли 
вследствие  «недостатка  просвещения  и  нравственности».  Подобно 


*)  Ср.,  напр..  статью  Н.  О.  Дернера  в*«Цущвдне»,  под  ред.  С.  Д.  Венгерова, 
III,   стр.   339—340. 


—  47  — 

Радищеву,  молодежь  20  годов  училась  мало  и  плохо,  и  поэтому 
легко  поддалась  влиянию  «чужеземного  идеологизма».  Это — пер- 
вое и  в  глазах  Пушкина  весьма  существенное  обстоятельство. 
Пушкин  хорошо  знал  грустные  последствия  той  системы  обра- 
зования, когда  все  «учились  понемногу,  чему-нибудь  и  как-ни- 
будь». Сам  он  всегда  стремился  «в  просвещении  стать  с  веком 
наравне»  и  от  каждого  литератора  требовал  серьезной  образо- 
ванности. Писателя  Пушкин  представлял  себе  таким,  каков  был  Ка- 
рамзин, а  из  молодых — И.  В.  Киреевский.  Карамзина  он  всегда  ста- 
вил в  пример.  30  ноября  1825  года  поэт  писал  А.  А.  Бесту- 
жеву: «Ты — да,  кажется,  Вяземский — одни  из  наших  литерато- 
ров— учатся;  все  прочие  разучаются.  Жаль!  высокий  пример  Ка- 
рамзина должен  был  их  образумить»  1).  Полевого  Пушкин 
преследует  за  французское  (только  новейшее)  полупросвещение 
и  обусловленную  им  самонадеянность,  котооая,  между  прочим,  вы- 
разилась у  него  в  высокомерной  оценке  Карамзина.  Естественно, 
что  свой  упрек  он  повторит  и  по  адресу  Радищева,  который,  по 
его  мнению,  также  учился  плохо  и  не  получил  систематического 
образования  2).  В  записке  о  народном  воспитании  поэт  высказы- 
вает убеждение,  что  лишь  «одно  просвещение  в  состоянии  удер- 
жать новые  безумства,  новые  общественные  бедствия».  Мало  того, 
Пушкин  берет  на  себя  труд  определить,  каким  должно  быть  это 
просвещение.  Оно  должно  быть  научным  и  основательным.  При- 
мер— Н.  Тургенев,  воспитывавшийся  в  геттингенском  универси- 
тете: «несмотря  на  свой  политический  фанатизм3),  (он)  отличался 
посреди  буйных  своих  сообщников  нравственностию  и  умереннэ- 
стию,  следствием  просвещения  истинного  и  положительных  позна- 
ний». Среди  этих  положительных  познаний  Пушкин  неслучайно 
особо  видное  место  отводит  истории.  Ведь  роковая  ошибка  дека- 


*)  Переписка  Пушкина,  под  ред.  В.  И.  Саитова.  Т.  I,  307. 

2)  Разумеется,  предположение  Сухомлинова,  что  Пушкин  в  этом  случае  имеет 
в  виду  собственно  не  Радищева,  а  Нпк.  Полевого,  весьма  нез'дачжь  В.  Е.  Якушкин 
привел  вполне  убедительные  возражения  Гетр.  32,  прим.  64  оттиска  или  стр.  37» 
прпм.  57  сборника). 

3)  Вспомним,  что  «политическим  фанатиком»  называет  Пушкин  п  Радищеву. 


—  48  — 

бристов  состоит  в  том,  что  «политические  изменения,  вынужденные 
у  других  народов  силою  обстоятельств  и  долговременным  пригото- 
влением, вдруг  сделались  у  нас  предметом  замыслов  и  злонамерен- 
ных усилий».  Ведь  вообще  «всякое  изменение  постановлений, 
освященных  временем  и  привычкою»,  влечет  за  собою  «беспорядка 
бесчисленные».  На  своем  горьком  опыте  декабристы  увидели,  с 
одной  стороны,  «ничтожность  своих  замыслов -и  средств,  с  дру- 
гой— необъятную  силу  правительства,  основанную  на  силе  вещей». 
Предохранить  от  этих  политических  ошибок  может  только  исто- 
рия. Широко  и  беспристрастно  излагая  историю  в  школах,  «можно 
будет  с  хладнокровием  показать  разницу  духа  народов,  источника 
нужд  и  требований  государственных».  «Вообще  не  должно,  чтобы 
республиканские  идеи  изумили  воспитанников  при  вступлении  в 
свет  и  имели  для  них  прелесть  новизны».  «Историю  русскую  долж- 
но будет  преподавать  по  Карамзину.  История  государства  россий- 
ского есть  не  только  произведение  великого  писателя,  но  и  гн 
честного  человека».  Последняя  фраза,  как  увидим,  сказана  Пуш- 
киным вовсе  не  с  тем,  чтобы  произвести  благоприятное  впечатле- 
ние на  своих  высокопоставленных  читателей.  Когда  молодые  дво- 
ряне, продолжает  рассуждать  поэт-публицист, — лучше  позна- 
комятся с  историей  России,  с  ее  статистикой  и  законодатель- 
ством, они  в  состоянии  будут  «служить  отечеству  верою  и  прав- 
дою, имея  целию  искренно,  усердно  соединиться  с  правительством 
в  великом  подвиге  улучшения  государственных  постановлений,  а 
не  препятствовать  ему,  безумно  упорствуя  в  тайном  недоброже- 
лательстве». Кажется,  в  записке  «О  народном  воспитании»  скорее 
всего  можно  бы  ожидать  «эзопского»  языка,  но  Пушкин  выска- 
зал здесь  те  самые  общественно-политические  и  исторические 
идеи,  которые  с  удивительной  последовательностью  повторял  за- 
тем в  тридцатых  !  одах  1). 


'*)  По  сообщению  Вульфа,  Пушкин  говорил:  «Мне'легко  было  бы  написать  то, 
чего  хотели   ,то   ненадобно  же  пропускать  такого  случая,  чтоб  сделать  добре 
Майков.  Пушкин.  Спб,  1899.  Отр.  177).  Между  прочим  в  записке  Пушкин  р< 
употребить  даже  такую  фразу;  №  России  всё   '•■ ' :      ИО». 


—  49  — 

Итак,  говоря  о  декабристах,  Пушкин  отрицательно  высказы- 
вается о  самом  плане  восстания  и  склонен  объяснять  его  возник- 
новение в  умах  русской  молодежи  20  гг.  тем,  что,  вследствие 
недостаточности  своего  образования,  вследствие  поверхностного 
знакомства  с  историей,  она  увлеклась  «чужеземным  идеологизмом», 
не  поняла  особенностей  русской  истории  и  вообще  легкомысленно 
отнеслась  к  законам  политической  жизни. 

Всё  это  нужно  иметь  в  виду  при  оценке    статей    о    Радищеве. 

Расшифрованные  в  1910  г.  П.  О.  Морозовым  строфы  из  X  гла- 
вы «Евгения  Онегина»  дают  новое  доказательство  того,  что  к 
1830  г.  Пушкин  выработал  себе  вполне  отчетливый  взгляд  на 
движение  декабристов.  Пусть  эта  характеристика  относится  лишь 
к  Северному,  а  не  к  Южному  обществу,  как  это  доказывает  Н.  О. 
Лернер,  но  нельзя  не  видеть,  что  поэт  отнесся  к  декабристам  и 
и  их  «мятежной  науке»  с  суровой  критикой1).  Из  программы 
«Русского  Пелама»  (1835)  между  прочим  видно,  что  Пушкин 
собирался  изобразить  здесь  «общество  умных»  (Илью  Долгору- 
кова, Сергея  Трубецкого,  Никиту  Муравьева  ек. ),  следовательно, 
декабристов.  Эпитет  «умных»  звучит  иронически. 

Тридцатые  годы  были  вообще  временел?  неспокойным.  Июль- 
ская революция  1830  г.,  польское  восстание  1831  г.,  холерный 
бунт  1830  г.,  революционная  фронда  Герцена  и  его  московских 
друзей — есё  это  снова  и  снова  ставило  вопрос  о  тактике  при  раз- 
решении политических  вопросов.  Чаадаев,  с  своей  стороны,  в  длин- 
ном письме  усиленно  обращал  внимание  Пушкина  на  смысл  поли- 
тических событий  1831  г.,  называя  их  «всеобщим  горем»,  «поги- 
белью мира»  2).  Неслучайно,  в  виду  этого,  целый  ряд  произве- 
дений Пушкина,  именно,  в  период  тридцатых  годов  разрабатывает 
проблему  бунта.  Пушкин  трудится  в  это  время  над  историей  пу- 
гачевского бунта  и  издает  ее  в  1834  г.,  пишет  «Капитанскую  дочку» 
(1833—1836),  «Дубровского»  (1832—1833).  «Сцены  из  рыцар- 
ских времен»  (1835)  содержат  тот  же  мотив  бунта.  Даже  скромный 


I)  Пушкин  п  его  современники.  Вып.  XIII  и  XVI. — Пушкин,  под  ред.  С.  А. 
Венгерова,  т.  VI,  стр.  212 — 215. 
*}  1Ь'Л.,  стр.  261—4. 

Нушкнн  ж   Радищев.  _  * 


—  50  — 

гербй  «Медного  всадника» — бунтарь  против  державна  полумира, 
Пушкин  покарал  его  безумием,  как  и  Радищев  кажется  ему  су- 
масшедшим. К  Евгению  и  к  Радищеву  как  будто  одинаково  адре- 
сованы слова:  «мелкий  чиновник,  человек  без  всякой  власти,  без 
всякой  опоры,  дерзает  вооружаться  противу  общего  порядка,  про- 
тиву  самодержавия»  г). 

Всюду  Пушкин  осуждает  бунт  против  власти;  особенно  пугаех 
его  «русский  бунт,  бессмысленный  и  беспощадный»,  типа  пугачев- 
щины. А  Радищев  как  раз  угрожал  помещикам  новой  пугачевщи- 
ной 2). 

Еще  А.  В.  Станкевич  верно  заметил,  что  Пушкин  усматривал 
в  Радищеве  «пример  для  поучения».  Когда  прошла  «бурная  и 
кичливая  молодость»  Радищева,  говорит  поэт, — он  смирился,  он 
«даже  переменил  образ  мыслей».  И  укорять  за  это  не  приходится, 
Пушкин  пускается  тут  в  общие  рассуждения,  почти  в  лирические 
излияния  (338 — 339):  «Время  изменяет  человека  как  в  физиче- 
ском, так  и  в  духовном  отношении.  Муж  со  вздохом  иль  с  улыбкою 
отвергает  мечты,  волновавшие  юношу.  Моложавые  мысли,  как  и 
моложавое  лицо,  всегда  имеют  что-то  странное  и  смешное.  Глупец 
©дин  не  изменяется,  ибо  время  не  приносит  ему  развития,  а  опыты 
для  него  не  существуют».  Ужасы  французской  революции  заста- 
вили содрогнуться  «чувствительного  и  пылкого»  Радищева.  «Мог* 
ли  он, — говорит  Пушкин  (339), — без  омерзения  глубокого  слы- 
шать некогда  любимые  свои  мысли,  проповедуемые  с  высоты 
гильотины,     при     гнусных     рукоплесканиях    черни?    Увлеченный, 


4)  Модест  Гофман  верно  заметил:  «Чрезвычайно  характерно,  что  внимание 
Пушкина  привлекали  страницы  истории,  отмеченные  борьбой:  бунт  Вадима,  бунт 
Степана  Разина,  бунт  Пугачева,  самозванец  Димитрий,  бурная  эпоха  Гиганта — 
Петра»...  Но  никаких  выводов  автор  из  этого  не  сделал.  Статья  о  «Капитанской 
дочке»  в  IV  томе  Венгеровского  издания,  стр.  358. 

2)  Из  черновой  рукописи  «Мыслей  на  дороге»  видно,  что  в  одном  месте  Пуш- 
кин выражал  сожаление  по  поводу  революционного  настроения  Москвы:  «Грустно 
было  слышать  толки  московского  общества  во  время  последнего  польского  возму- 
щения; гадко  было  видеть  бездушных  читателей  французских  газет,  улыбающих- 
ся при  вести  о  наших  неудачах».  Издание  «Просвещения»,  под  ред.  П.  О.  Морозова, 
.  VI,  стр.  643,  прим.  8-е. 


—  51  — 

однажды,  львиным  ревом  колоссального  Мирабо,  он  уже  не  хотел 
сделаться  поклонником  Робеспьера,  этого  сантиментального 
тигра».  Правдал  под  старость  Радищев  снова  «предался  своим 
прежним  мечтаниям»  (339),  но  Пушкин  не  хотел  бы  повторять  его 
ошибки,  или,  что  то  же,  ошибки,  своей  молодости,  ошибки  дека- 
бристов. 

Наш  поэт  уже  не  тот,  что  раньше.  Смирились  гордые  мечтания 
его  весны.  В  его  отношении  к  жизни  больше  спокойствия,  больше 
зрелой  уравновешенности,  больше  объективного  созерцания,  боль- 
ше поэтической  и  философской  мудрости.  Вспомним  «Из  VI  Пин- 
демонте»  2). 

Определенно  свидетельствует  Пушкин  о  происшедшей  в  нем  пе- 
ремене, напр.  во  французском  письме  1835  г.  к  Осиповой.  Минуло 
десять  лет  и— ^ие  сГёуёпетепйе,  ^ие  йе  епая^етепсз  еп  1оит,  а 
соттепсег  р?г  тез  ргоргез  1йёе!в,  та  зйиатлог,  егс.  -вйч?. 
Сознательно  отказывается  он  теперь  «противоречить  общеприня- 
тому порядку». 

Мне  нет  возможности,  да  и  надобности  касаться  вопроса  о 
«перемене»  Пушкина  во  всем  его  объеме;  2).  Но  нельзя 
не  видеть,  что  перемена  эта  касается  самых  основ  его  обществен- 
но-политического миросозерцания.  Облюбованный  Якушкиным 
термин  «оппортюнизм» — узок  и  недостаточен,  но  всё  же  оттеняет 


*)  Об  этом  умонастроении  Пушкина  говорится  у  мепя  в  этюде  о  «Памятни- 
ке*. Здесь  я  останавливаюсь  лишь  на  одной  стороне,  которая  является,  так 
сказать,  практическим  выводом  из  общих  предпосылок. 

2)  По  затронутому  мною  вопросу" накопилась  целая  литература.  Последняя 
по  времени  старая  В.  В.  Водовозова  в  VI  т.  Пушкина,  под  ред.  0.  А.  Венге- 
рова.  Справедливым  представляется  мне  вывод  Н.  О,  Лериера:  «Пушкина  никак 
«ельзя  считать  ни  в  как}  го  пору  его  жизни  типическим  выразителем  идей  20-х 
годов, — идей,  с  которыми  всегда  было  лишь  нечто  сбщ'е  в  основе  его  воззрении 
на  социальные  отношения,  но  и  представителем  николаевского  периода  он  не 
явился».  (Проза  Пушкина.  История  русск.  литературы  XIX  века.  Изд.  Т-ва 
«Шръ»,  вып.  6-й,  стр.  410).  Очень  неуклюже  подхоштГк  вопросу  проф.  А.  М.  Езла- 
хов,  желая  вырыть  непроходимую  пропас:  ь  между  Пушкиным,  гениальным 
художником,  и  Пушкиным — человеком  с  его  «социально-политическим  убожеством» 
.(в  книге  «Пушкин,  как  эстетик»,  ?2 — 56,  и  во  II  т.  «Взедения  в  философию 
художеств,  творчества»,  стр.  352—357). 


—  52  — 

наличность  известкой  «эволюции»  *■)-.  Всё  общественно-политиче- 
ское мировоззрение  автора  «Путешествия»  построено  на  идее 
народного  суверенитета.  Пушкин  с  последовательностью,  не 
оставляющей  ни  малейших  сомнений,  отвергает  «отвратительную 
власть  демократии»  и  право  народа  производить  насильственные 
перевороты.  История  Франции  давала  ему  неоднократно  повод 
энергично  нападать  на  пагубное  народовластие. 

Пушкин  мыслит  теперь  новыми,  историческими  категориями.  Он 
убежден,  что  история  имеет  свои  непреложные  законы,  что 
просвещенный  человек  и  просвещенный  народ  должны  уважать 
свое  прошедшее,  уважать  свою  историю. 

«Дикость,  подлость  и  невежество  не  уважают  прошедшего, 
пресмыкаясь  пред  одним  настоящим»,  говорил  Пушкин  в  неокон- 
ченном «Романе  в  письмах»  (1829 — 1830)  -).  И  герои  этого  ро- 
мана грустно  восклицает:  «Прошедшее  для  нас  не  существует. 
Жалкий  народ!».  В  набросках  1831 — 1832  гг.  «Гости  съезжались 
на  дачу», — Пушкин  снова  влагает  в  уста  «русского»  требование 
быть  благодарным  к  прошедшему.  Со  скорбью  говорит  он:  «Про- 
шедшее для  нас  не  существует.  Карамзин  недавно  рассказал  нам 
нашу  историю,  Но  едва  ли  мы  выслушали  его...  Заметьте,  что 
неуважение  к  предкам  есть  первый  признак  дикости  и  безнрав- 
ственности». 

Со  второй  половины  двадцатых  годов  Пушкин  весь  в  истории: 
кропотливо  роется  в  архивах'  пишет  сухую  «Историю  пугачев- 
ского бунта»,  собирает  материалы  для  истории  Петра  Вел.,  поуче- 
ному  интересуется  «камчатскими  делами»  первой  половины  ХУШ  в. 
и  т.  д.  Наконец,  пишет  ряд  художественных  произведений  на  исто- 
рические сюжеты.  Крепко  срастается  Пушкин  с  бытовой  и  исто- 
рической почвой  русской  жизни.  Теперь  можно  считать  твердо 
установленным,  что  историзм  окрашивает  все  общественно-поли- 


1)  Проф.  Н.  Н.  Фирсов  применяет  к  Пушкину  эпитет  «либерального  кон- 
серватора». Академ,  издание  Пушкина,  т.  XI,  примечания,  стр.  33. 

а)  Буквально  то  же  самое  читаем  в  заметке_1830  г. :  «В  одпой  газете  почти  офи- 
циальной». 


—  53  — 

тические  взгляды  поэта  и,  —  более  того,  —  служит  опорой  его 
обшего  миропонимания.  Занятия  историей,  по  верному  замечанию 
Н.  О.  Лернера,  «не  только  пленяли  его  воображение  прелестью 
широких  картин,  своеобразием  крупных  характеров  отдельных 
исторических  личностей,  но  диктовали  моральные  и  социологи- 
ческие выводы»  1).  История  для  Пушкина  была  тем  же,  чем  для 
Гете  естествознание.  Она  воспитала  в  нем  «мягкий,  человечный, 
всеоправдывающий  объективизм»,  как  выразился  Модест  Гофман. 
Зделый  Пушкин  на  всё  взирал  очами  истории  2). 

В  записке  о  народном  воспитании,  как  мы  уже  видели,  Пушкин 
большие  надежды  возлагает  на  историю,  эту  мудрую  наставницу 
людей,  а  русским  особенно  рекомендовал  исторический  труд  Ка- 
рамзина. 

Карамзин  оказал  огромное  влияние  на  Пушкина  в  деле  сфор- 
мирования его  исторических  вяглядов3). 


')  Н.  О.  Лернер.  Проза  Пушкина.  История  русской  литературы  XIX  векз. 
Изд.  т-ва  «М1ръ»,  вып.  6-й,  стр.  404.  Здесь  дан  сжатый,  но  яркий  обзор  историче- 
ских занятий  Пушкина. 

2)  Пушкин  под  редакцией  С.  А.  Венгерова,  т.  IV,  стр.  35? — 8;  статья  • 
«Капитанской  дочке». — О  наличности  твердой  исторической  основы  в  воззрениях 
Пушкина  30-х  годов  говорили  в  сущности  уже  давно:  Анненков,  Галахов,  Сгсю- 
нин,  Мизпнов.  Последний  в  двух  своих  статьях:  «Пушкин,  как  исторический  б?л- 
летрпст»  и  «Пушкпн — сын  века»  (см.  его  сборник  «История  п  поэзия».  М.  1900). — 
С  большой  вдумчивостью  подошел  к  вопросу  молодой  пушкинист,  Бэрис  Энгель" 
гардт,  в  работе,  озаглавленной:  «Историзм  Пушкина.  К  вопросу  о  характере 
пушкинского  объективизма».  (Пушкинист.  Историке- л итерат.  сборник  под  редак- 
цией проф.  С.  А.  Венгерова.  Вып.  II).  Поставив  в  центре  своих  изысканий  тра- 
гедию «Борис  Годунов»,  Ээтельгардг  внимательно  проследил  тот  внутренний  про- 
цесс, который  привел  Пушкина  к  историзму,  к  признанию  идеи  исторической 
необходимости,  «реализующей  в  иррациональном  процессе  истории  высокие  эти- 
ческие ценности». 

3)  Эгу  мысль  высказал  недавно  также  проф.  Н.  Н.  Фирсов.  Пушкип.  под 
ред.  С.  А.  Венгерова,  т.  VI,  стр.  246 — 247.  Ср.  также  его  примечания  к  «Истории 
пугачевского  бунта»  в  XI  томе  академического  издания,  особ.  стр.  29.  Об  отно- 
шении Пушкина  к  Карашппу  говорится  у  А.  И.  Пыпина  в  «Истории  русской 
литературы  т.  IV,  гл.  ХЫ1.  Систематическую  сводку  «всех  упомипаний  о  Н.  М.  Ка 
рамзине,  рассеянных  в  изобилии  в  сочвнепиях  Пушкина»  дает  К.  М.  Данилов 
-в  брошюре  «Пушкин  и  Карамзин»  (Казань,  19171 


—  54  — 

Всем  нам  памятна  эпиграмма  Пушкина  на  Карамзинскую  исто- 
рию. Но  сам  поэт  не  придавал  ей  особого  значения,  и,  действи- 
тельно, она  нисколько  не  характеризует  истинного  отно- 
шения поэта  к  знаменитому  историку  1). 

В  первый  раз  Пушкин  читал  «Историю  Государства  Россий- 
ского» в  феврале  1818  г.,  и  она,  как  сообщает  сам  поэт  в  авто- 
биографических отрывках  1825  г.,  произвела  на  него  неизгладимое 
впечатление.  Пушкин  неистощим  на  похвалы  Карамзину,  и  чем 
далее,  тем  его  уважение  к  историку  становится  более  созна- 
тельным и  прочным. 

Оставляю  в  стороне  общеизвестный  факт,  что  Карамзиным  Пуш- 
кин пользовался  при  создании  «Бориса  Годунова»  и  самую  пьесу 
посвятил  ему  «с  благоговением  и  благодарностью»2).  Приведу 
лишь  несколько  характерных  отзывов  Пушкина  о  Карамзине.  В 
упомянутых  отрывках  1825  г.  Пушкин  негодует  против  поверх- 
ностной критики  «молодых  якобинцев»  и  дает  труду  Карамзина 
оценку,  которая  затем  буквально  повторена  в  записке  о  народ- 
ном воспитании.  «У  нас  никто  не  в  состоянии  исследовать  огром- 
ное создание  Карамзина»,  пишет  он  (Венг.  V,  417):  «...Повторяю, 
что  История  Государства  Российского  есть  не  только  создание 
великого  писателя,  но  и  подвиг  честного  человека».  В  третий  раз 
буквально  те  же  мысли  и  в  тех  же  выражениях  Пушкин  занес  в 
свою  заметку  1827  года  «Появление  Истории  Государства  Рос- 
сийского» и  пр.  (Венг.  IV,  504).  «Карамзин — великий  писатель  во 
всем  смысле  этого  слова»,  возражает  Пушкин  Вяземскому  в  за- 
мечаниях'на  его  статью  об  Озерове  1826 — 1828  гг.  (Венг.  IV, 
488)  3). 


*)  «Эго  не  лучшая  черта  моей  жизни»,  признавался  поэт  по  поводу  эпиграммы 
в  автобиографическом  отрывке.  Венг.  V,  417.  Ср.  заметку  Н.  О.  Лернера    «Эпг- 
граммы  на  Карамзина» — ШМ,  т.  II,  стр.  535,  также  у  К.  М.  Данилова,  стр.  16 — 18. 
2)   О  посвящении  трагедии"  Карамзину  в  письме  к  Плетневу  от  1830  г.  (Пере- 
писка,  И,   183—4). 

3;  Ср.  отзывы  о  Карамзине  еще  в  письме  к  Раевскому  1827  г.  (Переписка,  II, 
19),  к  барону  Дельвигу  1827  г.  (хЬ.,  35),  в  «Отрывке  нз  литературных  летописей» 
1829  г.  (Венг.  IV,  531),  в  «Рославлеве»  (1831)  (Венг.  IV,  248),  в  набросках  1831—2  г. 
Гости  съезжались  па  дачу»  (1Ь.,  256). 


—  55  — 

Высокомерное  отношение  к  Карамзину  со  стороны  Полевого 
вызвало  в  1830  г.  благородную  отповедь  Пушкина.  «Уважение  к 
именам,  освященным  славою»,  втолковывает  он  самоуверенному 
автору  «Истории  Русского  народа»  (Венг.  IV,  540),  «не  есть  под- 
лость, как  осмелился  кто-то  напечатать,  но  первый  признак  ума 
просвещенного.  Позорить  их  дозволяется  токмо  ветреному  неве- 
жеству, как  некогда,  по  указу  Эфоров,  одним  хиосским  жителям 
дозволено  было  пакостить  всенародно».  И  далее  Пушкин  набра- 
сывает мастерской  портрет  Карамзина,  «первого  нашего  Историка 
и  последнего  Летописца». 

«Чистая,  высокая  слава  Карамзина, — писал  Пушкин  в  статье 
1836  г.  «Мнение  М.  Е.  Лобанова  о  духе  словесности»  (Венг.  V, 
348), — 'Принадлежит  России,  и  ни  один  писатель  с  истинным  та- 
лантом, ни  один  истинно  ученый  человек,  даже  из  бывших  ему 
противниками,  не  отказал  ему  в  дани  уважения  глубокого  и  бла- 
годарности» г). 

В  коротенькой  заметке  1836  г.  (Венг.  V,  391  )  Пушкин  вы- 
сказывает уверенность,  что  Строев  своим  двухтомным  «Ключом  к 
Истории  Государства  Российского  Н.  М.  Карамзина»  «оказал  бо- 
лее пользы  Русской  истории,  нежели  все  наши  историки  с  высшими 
взглядами,  вместе  взятые.  Те  из  них,  которые  не  суть  еще  зако- 
ренелые верхогляды,  принуждены  будут  в  том  сознаться.  Г.  Строев 
облегчил  до  невероятной  степени  изучение  русской  истории».  Его 
«Ключ» — «необходимое  дополнение  к  бессмертной  книге  Карам- 
зина». 

В  V  томе  «Современника»  (1837  г.),  вышедшем  уже  после  смерти 
поэта,  напечатан  отрывок  из  рукописи  Карамзина   «О  древней  и 


*)  Еще  в  июле  1831  года,  испрашивая  через  Бенкендорфа  «дозволение  занят- 
ен историческими  изысканиями  в  наших  Государственных  Архивах  и  библиоте- 
ках», Пушкин  писал:  «Не  смею  и  не  желаю  взять  на  себя  звание  историографа  по- 
сле незабвенного  Карамзина, но  могу  со  временем  исполнить  давнишпее  мое  желание 
написать  историю  Петра  Великого  и  его  наследников  до  Государя  Петра  III».  (Пе- 
реписка Пушкина,  под  ред.  В. И.  Саитова,  т. II,  стр.  278 — 279).  Если  в  этих  словах 
и  нельзя  видеть  прямого  указания  на  то, что  Пушкин  мечтал  о  роли  преемника  Ка- 
рамзина в  качестве  историографа,  то  все  же  смысл  их  весьма  знаменателен.  Ср. 
■з  «Воспоминаниях  и  крнтическ.  очерках»  П. В.  Апненкова,  отдел  III,  стр.  248 — 249.. 


—   56  — 

новой  России».  Пушкин  снабжает  его  примечанием  (стр.  89); 
«Мы  почитаем  себя  счастливыми,  имея  возможность  предста- 
вить нашим  читателям  хотя  отрывок  из  драгоценной  рукописи. 
Они  услышат,  если  не  полную  речь  великого  нашего  соотечествен- 
ника, то,  по  крайней  мере,  звуки  его  умолкнувшего  голоса». 
Для  нашего  поэта  Карамзин  «великий  писатель»  и  благородный 
патриот.  «Карамзин  написал  свои  мысли  О  древней  и  новой  Рос- 
сии,— говорит  Пушкин  («Российская  Академия»,  1836  г.. — со  всею 
искренностию  прекрасной  души,  со  всею  смелостию  убежде- 
ния сильного  и  глубокого.  Государь  прочел  эти  крас- 
норечивые страницы...  прочел,  и  остался  попрежнему  милостив  и 
благосклонен  к  прямодушному  своему  подданному.  Когда-нибудь 
потомство  оценит  и  величие  государя,  и  благородство  патриота». 
Карамзин  поступил  так,  как  подобает  истинному  писателю-гра- 
жданину. Карамзина — вот  кого  следует  поставить  в  противовес 
Радищеву.  Не  безразлично,  что  статья  «Ал.  Радищев»  сопрово-. 
.  ждается  эпиграфом  из  Карамзина  (слова,  сказанные  в  1819  г.: 
«II  пе  1аМ  раз  ^й  ип  1юптё1;е  потте  т&тИе  (Гё^ге   репйш).  *) 

Теперь  мы  ясно  видим,  почему,  по  убеждению  Пушкина,  Ра- 
дищев заслуживает  прямого  осуждения  за  свой  образ  действий  и 
за  свой  образ  мыслей.  Образованный  писатель,  с  развитым  исто- 
рическим мышлением,  не  станет  питать  «невежественного  презре- 
ния ко  всему  прошедшему»,  проявлять  «слабоумное  изумление 
перед  своим  веком»,  словом,  антиисторизм,  и  сумеет  выбрать 
культурные  способы  для  проведения  своих  идей  в  жизнь:  роль 
фанатика  и  Дон-Кихота — не  к  лицу  просвещенному  писателю  и 
зрелому  человеку. 

Для  Пушкина  несомненно,  что  «со  времени  восшествия  на  пре- 
стол дома  Романовых,  правительство  у  нас  всегда  впереди  на  п>- 


1  ')  Другим  высоким  образцом  чел»  века  был  в  это  время  для  Пушкина  Сильвио 
Пеллико,  проявивший,  несмотря  на  глубокие  и  продолжительные  страдания, 
«ясное  спокойствие,  любовь  и  доброжелательство». См.  его  статью  1836  г.  по  поводу 
книги  Сильвно  Пеллико  «Об  обязанностях  человека».  Неудивительно,  что  и  от  Ра- 
дищева Пушкин  потребовал  «большей  искренности  и  благоволения*-:  «ибо  нет 
убедительности  в  поношениях,  и  нет  нетины,  где  пет  любви»,  как  сказано  в  заклю- 
чении втатьи  «Алекса щф  Радищев». 


—  57  — 

прище  образования  и  просвещения».  (Мысли  на  дороге,  V,  247). 
Поэтому,  благо  страны  требует  сотрудничества  с  правительством, 
а  не  борьбы  с  ним.  Реформы  нужны,  но  они  совершатся  не  рево- 
люционным путем.  Перемены  в  положении  крестьян  должны  про- 
изойти, но  постепенно.  «Лучшие  и  прочнейшие  изменения, — гово- 
рит Пушкин  в  назидание  Радищеву,  повторяя  весьма  старую  мысль 
Карамзина  (еще  в  «Письмах  русского  путешественника»),— суть 
те,  которые  происходят  от  одного  улучшения  нравов,  без  насиль- 
ственных потрясений  политических,  страшных  для  человечества» 
(261).  «Власть  и  свободу  сочетать  должно  на  всеобщую  пользу», 
думает  Радищев.  «Истина  неоспоримая»,  соглашается  Пушкин 
(261).  Но  как?  Ведь  абсолютной  свободы  нет  нигде,  «ибо  везде 
есть  или  законы,  или  естественные  препятствия»,  говорит  пушкин- 
ский англичанин  (262).  Человек  должен  быть  свободен, — читаем 
в  другом  месте  (258), — но  «в  пределах  закона,  при  полном  соблю- 
дении условий,   налагаемых  обществом»    (курсив  Пушкина). 

Еще  в  1830  г.  по  поводу  «Истории  Русского  народа»  Поле- 
вого Пушкин  убежденно  доказывал  своеобразие  русского  истори- 
ческого процесса.  Он  утверждал,  «что  Россия  никогда  ничего 
не  имела  общего  с  остальною  Европою,  что  история  ее  требует 
другой  мысли,  другой  формулы,  чем  мысли  и  формулы,  выведен- 
ные Гизотом  из  истории  христианского  Запада»1).  Вспомним,  что 
в  записке  о  народном  воспитании  (1826)  Пушкин  также  говорил, 
что  само  правительство  основано  на  «силе  вещей»,  и  что  в  исто- 
рии важен  «дух  народов»;  поэтому  он  и  предостерегал  от  влия- 
ния «чужеземного  идеологизма»,  столь  пагубно  отразившегося  на 
декабристах.  В  «Мыслях  на  дороге»  поясняется,  что  «лучший 
цвет  предшествовавшего  поколения»  был  погублен  ужасным  влия- 
нием «холодного  скептицизма  французской  философии»,  внушив- 
шей ему  «упоительные  и  вредные  мечтания».  Пушкин  не  ошибался: 
некоторые  декабристы,  действительно,  продолжали  оставаться  ти- 
пичными «вольтерьянцами». 


5)  Вансно  сопоставить  это  с  мыслями  Пушкина  1836  г.  по  поводу  философ- 
ского письма  Чаадаева  (Переписка  под  ред.  В.  И.  Сажтова,  III,  &87— 9).  Ср.  статью 
М.  О.  Гершензона  в  «Пушкине»  под  ред.  С.  А.  Вентере»».,  т.  VI. 


—  58  — 

В  неизмеримо  большей  степени,  чем  декабристы,  «чужеземным 
идеологизмом»  и  как  раз  тем  же  вольтерьянством  был  заражен 
Радищев.  Его  книга  вплотную  подводила  читателя  к  идейным  пер- 
воистокам  ради  оналистического  и  революционного  XVIII  века. 
Мы  уже  знаем,  в  каких  сильных  выражениях  Пушкин  высказав 
свою  мысль  о  глубокой  зависимости  Радищева  от  философов 
XVIII  ст.  Поэт  не  скрыл  своего  резко  отрицательного  отношения 
к  последним.  Тут  опять  мы  имеем  дело  с  вполне  принципиальным 
и  последовательным  его  взглядом. 


IX. 


Старшие  современники  Пушкина  почти  всецело  жили  XVIII  ве- 
ком, а  дети  по  Вольтеру  чуть  ли  не  учились  французской  гра- 
моте. Велики  были  собственные  обязательства  поэта  перед  не- 
давним прошлым.  В  молодости  он  испытал  на  себе  самом  значи- 
тельное влияние  философских  и  исторических  идей  XVIII  века  г). 
В  период  20 — 30  годов  он  настойчиво  изучает  и  изображает  ми- 
нувшее столетие.  Если  ограничиться  только  художественными 
произведениями,  то  мы  найдем  тут  целых  три  повести:  «Арапа 
Петра  Великого»  (1827),  «Дубровского»  (1832 — 1833),  «Капи- 
танскую дочку»  (1833 — 1836).  Пушкина  влечет  план  написать 
историю  русского  XVIII  века  (Петра  В.  и  его  преемников). 

На  французский  XVIII  век  Пушкин  посмотрел  глазами  чело- 
века, уже  пережившего  эпопею  Отечественной  войны  и  созрев- 
шего в  атмосфере  народности  и  историзма,  отчасти  даже  в  атмо- 
сфере философского  идеализма. 

В  тридцатых  годах  в  нашей  литературе  как  раз  шли  горячие 
дебаты  о  современной  французской  литературе.  «Неистовая»  сло- 


1)  Борис  Энгельгардт,  напр.,  немало  отводит  места  вопросу  о  влиянии  исто- 
рической идеологии  XVIII  в.  на  молодого  Пушкина.  Пушкинист.  Вып.  II,  стр. 
19—32). 


—  59  — 

тесность  юной  Франции  была  мишенью  очень  резких  нападок. 
Член  Российской  Академии,  М.  Е.  Лобанов,  в  1836  г.  забил  на- 
стоящую тревогу  и  требовал  энергичных  мер  для  борьбы  с  «без- 
нравием  и  нелепостью»  французской  литературы.  Пушкин  пред- 
ставил ему  несколько  резонных  возражений,  но  не  отказался  от 
своего,  в  общем  отрицательного  взгляда  на  французскую  лите- 
ратуру тридцатых  годов  г).  Пушкин  сам  был  в  числе  строгих  судей 
Франции.  Впечатления  от  современности,  естественно,  должны 
были  усиливать  его  неприязнь  к  прошлому  веку,  когда  нацио- 
нальная психология  французов  резко  проявлялась  в  целом  потоке 
разрушительных  идей. 

Пушкин  был  вообще  невысокого  мнения  о  характере  фран- 
цузов. Народ  властвует  во  Франции  «отвратительною  властью  де- 
мокрации.  В  нем  все  признаки  невежества,  презрение  к  чужому, 
иае  тащие  рёьи1апг.е  ег.  1гапсдап1е,  ег,  ».  Тогда  как  девиз  Рос 
хии — 8шпп    сшдие».  2). 

Оставаясь  неизменным  почитателем  французских  поэтов 
XVII — XVIII  в.3),  Пушкин  тридцатых  годов — убежденный  про- 
тивник философских  и  политических  идей  французского  XVIII  в. 
Приведу  некоторые  доказательства,  в  параллель  тому,  что  читаем 
аш  в  статьях  о  Радищеве. 


Ч  Этому  вопросу  посвящена  моя  статья  «Взгляд  Пушкина  на  современную 
«вагу  французскую  литературу»  (Пушкин  под  ред.  С.  А.  Венгерова,  т.  V). 

-2)  Отзыв  об  «Истории  поэзии»  Шевырева,  1835  г. 

3;  См.,  напр.,  в  VIII  строфе  «Домика  в  Коломне»  (1830),  в  нисьме  к  Погодину 
от  1832  г.  (Переп.  II,  389),  статью  1834  «О  Русской  Литературе,  с  очерком  фран- 
цузской»; далее,  признание  «в  гососо  нашего  запоздалого  вкуса»  и  всю  ха- 
рактеристику Вольтера,  как  писателя  и  человека  («Вольтер»,  1836  г.).  Ср.: 
/А.  Н.  Веееловского  «Западное  влияние  в  новой  русской  литературе»  и  статью 
«Пушкин  и  европ.  поэзия»  (в  «Эподах  и  характеристиках»),  статью  А.  П.  Кадлу- 
бовского  «К  вопросу  о  влиянии  Вольтера  на  Пушкина»  в  издании  «Пушкин 
/я  его  современники),  вып.  V;  статьи  Н.  П.  Дашкевича  «Пушкин  поэт  общеевропей- 
ский» и  «А.  С.  Пушкин  в  ряду  великих  поэтов  нового  времени»  (в  Сборнике  II  отд. 
Ак.  Н.,  т.  92-й);  мою  статью  в  V  т.  Пушкина,  под  ред.  Венгерова  (начало);  статью 
Вяч.  Иванова — 1Ыо\,  II  т.,  стр.  23;  статью  Ф.  Д.  Батюшкова  «П.  и  Расин»  в  сбор- 
нике «Памяти  Пушкина»  (Спб.  1900). 


—  60  — 

В  стихотворении  «К  вельможе»  (1829)  Пушкин  саркастически 
отзывается  о  прославленных  философах  Фрашши,  хотя,  вообще- 
говоря,    В.    Л.    Пушкин   не    ошибался,    сказав    племяннику-поэту: 

Поелание  твое  к  вельможе  есть  пример, 
Что  не  з.быт  тобой  затейливый  Вольтер. 
Ты  остроумие  и  вкус  его  имеешь 
И  нравиться  во  всем  читателю  умеешь  *). 

Вот  эти.  меткие  и  колкие  характеристики.  Вольтер — «Циник  посе- 
делый, умов  и  моды  вождь  пронырливый  и  смелый».  О  Дкдре 
говорится: 

То  чтитель  Промысла,  то  Скептик,  то  безбожник, 
Садился  Дидерот  на  шаткий  свой  треножник, 
Бросил  парик,  глаза  в  висторге  закрывал 
И  проповедывал. 

После  революции 

Барон  д'Ольбах,  Морле,  Гальяни,  Дидерот, 
Энциклопедии  скептический  причет, 
И  колкъй  Бомарше,  и  твой  безносый  Касти, 
Все,  все  уже  прошли.  Их  мненья,  толки,  страсги 
Забыты  д  я  других. 

В  VIII   строфе   «Домика   в   Коломне»    (1830),   где  по   поводу" 
александрийского   стиха,    испорченного   новыми    поэтами,    сочув- 
ственно вспоминаются  франц.  писатели — Буало,  Расин.    Вольтер, 
Делиль, — Вольтер   все   же   именуется    «философом   и   ругателем». 

Для   Пушкина   несомненно,    что    «эпиграммы    демократических, 
писателей  XVIII   столетия...  приуготовили  крик:  Аристократов  к 
фонарю  и  ничуть  не  забавные  куплеты  с  припевом:  Повесим  их, 
повесим»    (1830)  2).  Таким  образом,  в   «огромную  драму»   фран 
цузской   революции   вторглась    «гадкая    фарса»,    как    выразился- 


*;  Сочинения  В.  Л.  Пушкина,  изданные' иод  редакцией  В.  И.  Сантова.  Сиб 
1893.  Стр.  115. 

2)  Венг.  V,  1.  Эга  мысль  в  применении  к  русским  писателям  составила  тем}" 
©еобого  диалога  1830  г.  (Венг.  IV,  551 — 553).  Мнение  Пушкина  выражает  Б. 


—  61  — 

Пушкин  в  «Разговоре»  1830  г.1).  По  случаю  опубликования 
в  1830  г.  «Записок  парижского  палача»  Пушкин  коснулся  «соблаз- 
нительных исповедей  философии  XVIII  века»,  после  которых 
«явились  политические,  не  менее  соблазнительные  откровения»2). 

В  заметках  «О  русской  литературе,  с  очерком  французской» 
(1834  г.)  Пушкин  набрасывает  цельную  характеристику  фило- 
софской мысли  Франции.  Он  писал:  «Ничего  не  могло  быть 
противоположнее  поэзии,  как  та  философия,  которой  XVIII  век 
я  ал  свое  имя.  Она  была  направлена  против  господствующей  ре- 
лигии, вечного  источника  поэзии  у  всех  народов,  и  любимым  ору- 
дием ее  была  ирония,  холодная  и  осторожная,  и  насмешка,  беше- 
ная и  площадная».  Вольтер  был  главою  этой  философии.  Самую 
поэзию  он  сделал  орудием  своей  философии.  Его  влияние  было 
«неимоверно».  «Около  великого  копошились  пигмеи,  стараясь 
привлечь  его  внимание.  Умы  возвышенные  следуют  за  ним.  За- 
думчивый  Руссо  провозглашает  себя  его  учеником;  пылкий  Дид- 
рот  есть  самый  ревностный  из  его  Апостолов».  Вся  Европа  пре- 
клонилась перед  Вольтером.  «Общество  созрело  для  великого 
разрушения...  Смерть  Вольтера  не  останавливает  потока.  Бомарше 
злечет  на  сцену  и  терзает  всё,  что  еще  почитается  неприкосно 
аенным...  Древность  осмеяна,  обругана;  поэзия  свящ.  книг  обру- 
гана; поэзия  истощается,  превращается  в  мелочные  игрушки 
остроумия».  Следовательно,  ни  уважения  к  истории,  ни  веры, 
ни  любви — не  видно  в  бурном  движении  французской  мысли,  ко- 
торое должно  было  завершиться  революционным  финалом.;  По- 
добные мысли  составляли  органическую  часть  исторического  ми- 
росозерцания Пушкина. 

В  самой  статье  «Александр  Радищев»  Пушкин  цитирует  сти- 
хотворение этого  писателя  «Осьмнадцатый  век»,  именно  те  началь- 
ные стихи,  которые  показались  поэту  «столь  замечательными»  поя 
пером  автора  «Путешествия».  Нетрудно  понять,  чем  они  привлекли 
к.  себе  особливое  внимание  Пушкина.  Ра  тки  ев  возвысился  здесь 


и   Ёеяг.  1Т-,  063. 
*■    Венг.  IV   54  V 


—  62  — 

до  исторического  и  философского  взгляда  на  XVIII  в.,  оценивая 
его  мерилом  «вечности».  Бесследно  вольются  кровавые  струи  и 
этого  столетия  в  море  вечности.  Оно  не  оправдало  всех  надежд. 
Близ  самой  пристани  корабль  поглощен  водоворотом;  «счастие  и 
добродетель  и  вольность  пожрал  омут  ярой».  Столетие  разом — № 
безумно  и  мудро;  будут  во-век  его  проклинать  и  во-век  удивляться. 
«Но  зри:  две  взнеслися  скалы  во  среде  струй  кровавых — Екате- 
рина и  Петр,  вечности  чада!  и  Росс».  Со  всем  этим  Пушкин  мог 
согласиться,  и,  конечно,  жалел,  что  Радищев  не  раньше  доду- 
мался до  своих  прекрасных  мыслей»  х).  Ведь  теперь  он  сумел 
критически  отнестись  к  тому,  перед  чем  слишком  слепо  прекло- 
нялся раньше.  Не  забывая  заслуг  «мощного»  столетия,  которое 
даровало  смертным  «истину,  вольность  и  свет»,  которое  было 
творцом  великих  научных  идей,  Радищев,  при  утреннем  свете 
«столетия  нова»,  ясно  видит,  что  XVIII  веку  недостало  сил  «к 
изгнанию  всех  духов  ада»,  что  кровь  не  перестает  литься,  и  че- 
ловек еще  похож  на  лютого  тигра.  «Иль  невозвратен  навек  мир, 
дающий  блаженство  народам,  или  погрязнет  еще,  ах,  человечество 
глубже?»  задается  Радищев  вопросом.  И  в  ответ  слышит  «глас 
утешенья».  Свет  дня  прогонит  «нощи  угрюмую  тьму».  На  этот 
раз  надежды   свои   Радищев  возлагает  на   «орла  российского». 

Выше  и  выше  лети  ко  солнцу,  орел  ты  российский, 

Свет  ты  на  землю  снеси,  молньи  смертельны  оставь. 
Мир,  суд  правды,  истина,  вгльность  лиются  от  трона  2). 

Разрыв  Пушкина  с  скептическим  XVIII  веком  характерно  вы- 
разился еще  в  одном  частном  эпизоде,  который  связан  с  тем  же- 
вопросом   о  Радищеве.   Это   отношение  Пушкина   к  исторической 
святыне  французов,  к  Жанне  д'Арк. 


*)  Стихотворение  «Осьмнадцатое  столетие» — неизвестного  года,  но  во  всяком 
случае  написано  уже  в  «новом»  веке,  в  царствование  Александра  I  («Гений — хра- 
нитель всегда  Александр  будь  у  нас», — гласит  последний  стих). 

2)  Полное  собрание  сочинений  А.  Н.  Радищева.  Т.  I.  Редакция  В.  В.  Калла- 
ша.  М.  1907.  Стр.  462—464. 


—  63  — 

«Ьа    РисеШ»  Вольтера  была  в  памяти  у  Радищева,  когда  он 
начинал  своего  «Бову».  Во  вступлении  он  говорил  1): 

О  Вольтер,  о  муж  преславный! 
Еслиб  можно  Бове  было 
Быгь  похожу  и  кое-как 
На  Жанету,  девку  храбру, 
Что  воспел  ты;  хоть  мизинца 
Ее  стоить, — еслиб  можно, 
41  об  сказали,  Бова  только 
Тоща  тень  ее— довольно — 
То  бы  тень  была  Всльтера, 
И  мой  образ  изваянный 
Возгяездился  б  в  Пантеоне. 
Но  боюся,  твоя  участь 
Будет  равная  с  Жанлисой — 
По  передням  волочиться. 

Молодой   Пушкин  любил   игривые  мотивы    и    кощунственны  с- 
пародии.  Как  было  ему  устоять  перед    тем  же    соблазном?     До- 
бродетельная поэма  Шаплэна  г<Ьа  РнзеПе»   казалась  пресной,  и 
Пушкин  не  последует  за  ним.  То  ли  дело  остроумный  Вольтер 
Поэт  говорит  в  начале  «Бовы»: 

Но  вера,  в  архивах  рояся, 

Отыскан  я  книжку  славную, 

Золотую,  незабвенную, 

Катехизиз  остроумия, 

Словом — Жанну  Орлеанскую, 

Прочитал — и  в  восхищении 

Про  Бову  пою  царевичз. 

О  Воль. ер,  о  муж  единственный, 

Ты,  которого  во  Франции 

Почитали  богом  нексим, 

В  Риме  дьяволом,  антихристом, 

Обезьяною  в  Саксонии, 

Ты,  который  на  Радищева 


')  Полное  собрание  сочинений  А.  Н.  Радищева,  под  ред.  В.  В.  Каллаша  Т.  I 
391. 


—  64  — 

Кинул  было  взор  с  улыбкою, 
Будь  теперь  моею  Музою! 
Петь  я  тоже  вознамерился. 
Но  сравняюсь  ли  с  Радищевым? 

Следы  вольтеровской  «Ьа  Рисе11<»  видны  также  в  поэме  «Руслан 
и  Людмила».  Пушкин  принимался  даже  переводить  поэму  Воль- 
тера х). 

Но  вот  наступают  тридцатые  годы.  Пушкин  снова  заговорил 
о  Вольтере  и  Жанне  д'Арк,  но  уже  совершенно  другим  языком. 
Для  Вольтера  поэзия  стала  орудием  его  философии.  Он  не  вла- 
дел «верхом  поэзии»,  но  однажды,  в  старости,  заявил  себя  «истин- 
ным поэтом,  когда  весь  его  разрушительный  гений  со  всею  сво- 
бодою излился  в  циничной  поэме,  где  все  высокие  чувства,  дра- 
гоценные человечеству,  были  принесены  в  жертву  демону  смеха 
и  иронии».  (Заметки  1834  г.  о  русской  литературе  с  очерком 
французской)  2).  Выше  обольщений  поэзии  Пушкин  поставил 
нечто  иное,  священное  для  человечества.  В  1837  г.  поэт  нз- 
писал  статью  «Последний  из  родственников  Иоанны  д'Арк»,  где 
Жанна  именуется  «Орлеанской  героиней»,  «славной  Орлеанской 
девственницей».  Изложив  по  английскому  журналу  «Могшп^ 
С  Г01й'1е>>  несколько  комический  эпизод  между  Дюлисом,  потом- 
ком родного  брата  Иоанны  д'Арк,  с  одной  стороны,  и  Вольтером  с 
другой,  —  Пушкин  сочувственно  цитирует  негодующие  слова 
английского  журналиста,  направленные  против  Вольтера  и  между 
прочим  следующие  3) :  «Новейшая  истории  не  представляет  пред- 
мета более  трогательного,  более  поэтического — жизни  и  смерти 
Орлеанской  героини;  что  же  сделал  из  того  Вольтер,  сей  достой- 
ный представитель  своего  народа?  Раз  в  жизни  случилось  ему 
быть  истинно  поэтом,  и  вот  на  что  он  употребляет  вдохновение! 
Он  сатаническим  дыханием  раздувает  искры,  тлевшие  в  пепле  му- 
ченического костра,   и   как  пьяный  дикарь  пляшет   около   своего 


')  «Я  не  рожден  святышо  славословить», (1825).  Французские  стихи  в  I  главе 
«Арапа  Петра  В.»  взяты  также  из  «РисеИе». 

2)  Венг.  V,  295.  Ср.  1Ыс1ет,  стр    294. 

3)  Венг.    V,   407. 


—  65  — 

потешного  огня.  Он  как  римский  палач  присовокупляет  поругание 
к  смертным  мучениям  девы...  Все  с  восторгом  приняли  книгу,  в 
которой  презрение  ко  всему,  что  почитается  священным  для  че- 
ловека и  гражданина,  доведено  до  последней  степени  кинизма... 
Жалкий  век!  жалкий  народ!»  Сам  Пушкин  не  мог  бы  лучше  вы- 
разить негодование  против  Вольтера,  против  XVIII  века.  Вернее 
же  сказать,  предыдущая  тирада  целиком  должна  быть  приписана 
Пушкину  х). 

Постигнув  «объективную  целесообразность  процесса  всеобщей 
жизни»  и  значение  «этических  ценностей»,  поэт  еще  в  «Борисе 
Годунове», — как  хорошо  сказал  Б.  Энгельгардт, — привел  идеоло- 
гию французского  просвещения  па  суд  русской  летописи  и  без- 
возвратно осудил  ее2). 

Революционному  и  «антиисторическому»  XVIII  веку  Пушкин 
противопоставляет  историзм  XIX  ст.,  французской  философии  ■ — 
философию  немецкую. 

В  «Мыслях  на  дороге»  определенно  отмечено  благотворное 
влияние  немецкой  философии  на  русскую  молодежь  в  качестве 
противоядия  против  скептицизма  и  вольнодумства  французской 
философии3).  Разумеется,  мы  не  причислим  Пушкина  всецело  к 
любомудрам.  Ведь  именно  он  радуется,  что  «философия  немецкая, 
которая  нашла  в  Москве,  может-быть,  слишком  много  молодых 
последователей,  кажется,  начинает  уступать  духу  более  практи- 
ческому» («Мысли  на  дороге»).  Тем  не  менее,  нельзя  согласиться 

*)  Любопытно,  что  в  рукописи  Пушкина  (Рум.  Муз.  №  2386,  л.  68 — 59)  цити- 
рованные замечания  делает  не  английский  журналист,  а  английские  журналисты 
(множ.  число  тут  же  переправлено  поэюм  на  единственное) . — Еще  в  «Отрывках  из  ро- 
мана в  письмах»  (1829 — 1830)  Пушкин  заставляет  Владимира  2*  писать:  «Дикость, 
подлость  и  невежество  не  уважают  прошедшего,  пресмыкаясь  пред  одним  настоя- 
щим... Прошедшее  для  нас  не  существует.  Жалкий  народ!»  (Венг.  IV,  138 — 139. 
Порядок  фраз  мною  изменен). 

2)  Пушкинист.  Вып.  II.  Стр.  87. 

3)  Совершенно  непонятно,  каким  образом  В.  Е.  Якушкип  в  приведенной 
«оценке  молодого  московского  кружка»  мог  усмотреть  доказательство  того,  что 
и  в  тридцатых  годах  Пушкин  сохранил  верность  идеалам  двадцзлых  годов.  Ведь 
у  любомудров  не  было  ничего  общего  с  декабризмом.  См.  стр.  50  оттиска  стать7! 
«Радищев  и  Пушкин»  или  стр.  59 — 60  сборника. 

Пушипа    и  Радищев.  О 


—  66  — 

с  мнением  Н.  О.  Лернера,  будто  Пушкин  ценил  немецкую  фило- 
софию «лишь  постольку,  поскольку  она  сыграла  своеобразную 
политическую  роль»,  т. -е.  отвлекла  молодежь  от  политики  х).  Мне 
кажется,  Пушкин  понимал  и  умел  ценить  сущность  русского  лю- 
бомудрия. Статья  И.  В.  Киреевского  «Обозрение  русской  сло- 
весности за  1829  год»  удостоилась  с  его  стороны  большой  и  со- 
чувственной рецензии:  поэт  с  уважением  говорил  здесь  о  «моло- 
дой школе  московских  литераторов, — школе,  которая  оставалась 
под  влиянием  новейшей  немецкой  философии»  2).  Для  Пушкина 
было  очевидно,  что  немецкая  философия  внесла  в  русское 
умственное  движение  ряд  новых  идей:  вместо  сухого  рациона- 
лизма— светлое  приятие  мира,  вместо  эмпиризма — идеализм,  вме- 
сто нормативно  рассудочной  эстетики — свободно-идеалистическую 
эстетику.  «Теория  наук, — писал  Пушкин  в  1836  г.  в  своем  возра* 
жении  на  «Мнение  М.  Е.  Лобанова  о  духе  словесности», — освобо- 
дилась от  эмпиризма,  возымела  вид  более  общий,  оказала  более 
стремления  к  единству».  Пусть  порою  русские  любомудры  бывают 
смешны  своими  мудреными  речами,  «мало  понятными  для  непо- 
священных», но  все  же  их  влияние  «было  благотворно  и  час 
от  часу  становится  более  ощутительно». 

В  двух  отношениях  философствовавшая  молодежь  20 — 30  го- 
дов как  нельзя  более  была  сродни  Пушкину:  это  когда  она  го- 
ворила об  искусстве  и  когда  отстаивала  важность  историзма.  По- 
следнее для  нашей  цели  особенно  существенно. 

Идеи  народности  и  историзма  пышно  расцвели  на  почве  евро- 
пейской романтики3).  И  у  нас  историзм  был  составною  частью 
романтического  национализма,  породив  в  литературе  особый  инте- 
рес к  историческому  жанру  (историческому  роману  и  исторической 
драме).   Философский   романтизм,   принципиальный   и   непримири- 


*)  Статья  «Пушкин  после  ссылки  в  Москве»,  в  III  т.  Пушкина,  под  ред.  С.  А. 
Венгерова,  стр.  342. 

2)  В  №  10  «Литературной  газеты»  1830  г.  Открытие  этой  важной  рецензии 
было  сделано  А.  А.  Фоминым.  Брошюра  «Памяти  А.  С.  Пушкина».  Спб.  1914  (Из 
«Русского  Библиофила»).  Стр.  21 — 28. 

3)  Книга  проф.  В.  М.  Жирмунского  «Религиозное  отречение4  в  истории  ро- 
мантизма» (М.  1919)  обогащает  нас  на  этот  счет  новыми  и  интересными  сведениями. 


—  67  — 

мый  противник  XVIII  века,  в  свою  очередь,  внес  большое  ожи- 
вление в  нашу  историческую  науку,  углубив  ее  перспективы  и 
утончив  ее  метоты1).  Любомудр  И.  В.  Киреевский  еще  в  «Обо- 
зрении русской  словесности  за  1829  год»  писал:  «История  в  наше 
время  есть  центр  всех  познаний,  наука  наук,  единственное  усло- 
вие всякого  развития;  направление  историческое  обнимает  всё». 
Поэтому  Киреевский  с  особым  чувством  обращает  внимание  чита- 
телей на  XII  том  Истории  Русского  Государства,  «последний  плод 
трудов  великих,  последний  подвиг  жизни  полезной,  священной 
для  каждого  русского»  -).  Шевырев  удачно  вводит  в  изуче 
ние  поэзии  метод  исторический  (вместо  умозрительного), 
и  Пушкин  приветствует  его  попытку  (в  1835  г.).  Погодин  уси- 
ленно работает  над  своими  историкофилософскими  Афориз- 
мами (изданы  в  1836  г.),  и  «Современник»  Пушкина 
удостаивает     их     весьма     лестной     рецензии  3).     Н.    В  .    Стан- 


*)  См.  книгу  П.  Н.  Милюкова  «Главные  течения  исторической  мысли».  М.  1898. 

2)  Полное  собрание  сочинений  И.  В.  Киреевского.  Под.  ред.  М.О.  Гершензона. 
Т.  II,  стр.  19. 

3)  В  письме  к  Погодин}'  от  14  апр.  1836  г.  (Переписка-,  под  ред.  В.  И.  Саитова 
т,  III,  стр.  300)  Пушкин,  правда,  говорит,  что  он  «не  имел  ни  времени  нп  духа  по- 
рядочно рассмотреть»  напечатанную  в  «Современнике»  статью  об  Афоризмах,  но, 
конечно,  от  Пушкина  не  ускользнул  ее  сочувственный  и  даже  хвалебный  тон.  Боль- 
шие цитаты  даны  Н.  Барсуковым  в  сочинении  «Жизнь  и  труды  М.  П.  Погодина», 
кн.  IV,  стр.  370 — 1.  В  библиотеке  поэта  оказался  экземпляр  «Исторических  Афо- 
ризмов» Погодина,  но  не  разрезанпый  (П.  и  его  современники,  вып.  IX — X, 
стр.  79). — Пушкин  лично  познакомился  с  Погодиным  в  1826  г.,  и  с  тех  пор 
до  самой  смерти  поэта  их  отношения  оставались  дружественными,  несмотря 
на  трения,  неизбежные  для  всякого,  кто  имел  тесное  общение  с  Погодиным.  Мо- 
сковского историка  Пушкин  решительно  выделял  среди  других  профессоров  уни- 
верситета, (см.  его  письма  от  26  марта  1831  г.  и  от  июня  1831  г.  во  II  т.  Переписки 
под  ред.  В.  И.  Саитова,  стр.  232,  264),  в  письмах  и  печати  восторгается  его  «ве- 
чевой трагедией  «Марфа  Посадница»,  живо  интересуется  вообще  его  литературной 
деятельностью  и  охотно  вступает  в  сотрудничество  с  ним.  Пушкин  сходится  с  По- 
годиным в  уважении  к  Карамзину  и  неприязни  к  Полевому.  Этот  факт  близости 
Пушкина  к  домосквитянпнскому  Погодину  весьма  показателен.  На  него  еще  не 
обращено  достаточного  внимания.  Ср.,  однако,  в  статье  проф.  Н.  Н.  Фнрсова  (Пуш- 
кин, под  ред.  С.  А.  Венгерова,  т.  VI,  стр.  247  и  ел.).  См.  также  ценную  работу  М.  А. 
Цявловского  «Пушкин  по  документам  Погодинского  архива»  («Пушкин  и  его  совре- 
менники», вып.  XIX— XX  и"  XXIII— XXIV). 

5* 


—   68  — 

кевнч  усердно  пропагандирует  историю,  как  одну  из  основных 
дисциплин,  рядом  с  философией  *•).  В  гегельянстве  каши  идеалисты 
нашли  новую  опору  своему  историзму.  В  этом  отношении  весьма 
поучительны  бородинские  статьи  Белинского  (уже  1839  г.).  По- 
добно Пушкин}',  критик  также  идет  в  разрез  с  теми  теориями  о 
происхождении  политических  обществ,  которых  так  было  много 
«у  французов,  в  их  «философском»  XVIII  веке».  Решительно 
отвергая  учение  «материалистов  XVIII  века»,  он  поет  гимн  «абсо- 
лютному значению  истории».  «Занятие  ею, — патетически  говорит 
Белинский, — есть  такое  блаженство,  какого  ие  может  заменить 
человеку  ни  одна  из  абсолютных  сфер,  в  которых  открывается 
его  духу  сущность  сущего  и  родственно  сливается  с  ним  до  бла- 
женного уничтожения  его  индивидуальной  единичности».  История 
научает  постигать  иррациональную  природу  жизни  народов,  под- 
нимает до  «созерцания  мировых  явлений  жизни»,  до  созерцания 
судеб  человечества  «в  лице  народов  и  их  благородных  предста- 
вителей». «Коронные  государственные  постановления  священны, 
потому  что  они  суть  основные  идеи  не  какого-нибудь  известного 
народа,  но  каждого  народа,  и  еще  потому,  что  они,  перешедши  в 
явления,  ставши  фактом,  диалектически  развивались  в  историче- 
ском движении,  так  что  самые  их  изменения  суть  моменты  их  же 
собственной  идеи».  Вопреки  мнению  «непризнанных  опекунов 
человеческого  рода,  заграничных  крикунов»,  Белинский  полагает, 
что  «ход  нашей  истории  обратный  в  отношении  к  европейской:  V 
нас  правительство  всегда  шло  впереди  народа,  всегда  было  звездою 
путеводною  к  его  высокому  назначению»  -).  Сходство  с  взглядами 
Пушкина — очевидное. 

Я  привожу  все  эти  параллели  с  тем,  чтобы  показать  неоспори- 
мую близость  исторических  идей  Пушкина  к  той  исторической 
философии,  какую  усвоили  себе  русские  мыслители  20 — 30  годов, 
в  противовес  теориям  XVIII  века.  В  этом  отношении  эпоха  Пуш- 
кина настолько  отличалась  от  эпохи  Радищева,  что  за  XVIII  веком 


1)  См.  в  моей  статье  «Идеализм  И.  В.  Станкешиа»  («В.  Евр.»,  1915,  февр..  ) 
2  В.  Г.  Белинский.  Полное  собрание  сочинений,  под  род.  С.  А.  Венгерова.  Т.  IV. 


—  69  — 

прочно  укрепилась  репутация  «антиисторического».  По  поводу 
этого  термина  необходимо,  пожалуй,  сделать  некоторую  оговорку. 
Эпитет  «антиисторической»  по  отношению  к  эпохе  про- 
свещения употребляют  такие  авторитетные  представители 
философской  науки,  как  Виндельбанд,  Вундт,  К.  Фишер,  полагая, 
что  материализм,  рационализм  и  индивидуализм  XVIII  века  при- 
вели к  одностороннему  рационализированию  всего  исторического 
процесса.  Эта  точка  зрения,  однако,  не  без  успеха  оспаривается 
другими  учеными  (Понтером,  Фютером,  Гасбахом,  Менцером, 
Флинтом  и  т.  д.).  В  защиту  XVIII  века  сказал  свое  слово  также 
московский  профессор  Г.  Г.  Шпетт.  Характеристика  этого  столе- 
тия, как  «неисторического»  или  «антиисторического»,  —  пишет 
он  х), — если  ей  придавать  совершенно  общее  значение,  далеко  не 
соответствует  фактам.  Она  сама  страдает  неисторичностью,  так 
как  она  не  столько  констатирует  факты,  сколько  представляет 
собою  выводы  из  некоторых  положений,  схематизирующих  со- 
стояние науки  и  философии  в  ту  пору.  В  особенности  такая  ха- 
рактеристика должна  показаться  несправедливой,  если  иметь 
в  виду  всё  интеллектуальное  развитие  эпохи  в  ее  местных  и  ин- 
дивидуальных особенностях  применительно  к  странам,  игравшим 
руководящую  роль  в  культуре  эпохи.  Единственно  правильным 
методическим  решением  этого  вопроса  был  бы  не  метод  «выводов», 
а  метод  исторический  же,  или,  по  крайней  мере,  чистое,  непред- 
взятое, констатирование  фактов.  Окажется  прежде  всего, 
что  в  XVIII  веке  очень  энергично  разрабатывались  чисто 
исторические  вопросы  при  помощи  исторических  методов, 
что  хотя  и  остается  преобладающей  прагматическая  окраска 
в  способе  объяснения,  но  зато  закладывается  фундамент 
основательной  филологической  и  материальной  критики, 
наконец,  что  самый  предмет  истории  приводится  к  тому 
его  пониманию,  которое  господствует  и  в  XIX,  «историческом» 
веке».  В  частности  по  отношению  к  Франции  Г.  Г.  Шпетт  раз- 
деляет мнение  английского  ученого  Флинта,  что  французские  фи- 


{)  Г.  Шпетт.  История,  как  проблема  логпктт.  Ч.  I.  М.  1916.  С:[.  64  Г'5. 


—  70  — 

лософы  эпохи  просвещения  принимали  живое  участие  в  разра- 
ботке истории.  Флинт  не  отрицает,  что  «немногие  из  них  вносили 
в  свое  исследование  строго  исторический  и  вполне  научный  дух», 
но  утверждает,  что  историческая  наука  и  тут  сделала  значитель- 
ный прогресс:  «Прежде  только  очень  немногие  исключительные 
и  изолированные  мыслители  пытались  открыть  закон  и  смысл  в 
истории;  теперь  это  стало  излюбленным  предметом  теоретизиро- 
вания. Почти  все  руководящие  умы  эпохи  были  направлены  на 
это, — с  результатом,  который  менее  чем  в  полстолетия  дал  го- 
раздо больше  философско-исторических  сочинений,  чем  за  всё 
предыдущее  время»  (110)  х). 

Такой  взгляд  является,  конечно,  существенным  коррективом 
к  ходячему  мнению  о  «неисторичности»  XVIII  века.  Но  это  ни- 
сколько не  мешает  нам,  становясь  на  точку  зрения  современников 
Пушкина,  употреблять  термин  «антиисторический»  в  том  условном 
смысле,  какой  придавали  ему  идейные  противники  эпохи  просвеще- 
ния, историки  и  философы,  идеалисты  и  мистики.  Людям  XIX  ст. 
XVIII  век  казался  неисторическим,  и  эта  условность  была  обще- 
принятой. 

Историческое  мышление  Пушкина  шло  по  той  новой  колее, 
какая  была  проложена  философией  и  наукой  первой  трети  XIX  в. 
Поэт  разделял  общее  тогда  отрицание  философских  и  историче- 
ских идей  XVIII  века.  При  свете  этого  сближения  нам  не  пока- 
жутся случайными  нападки  Пушкина  на  Радищева,  этого,  по  его 
мнению,  представителя  полупросвещения  XVIII  века.  В  глазах 
поэта  Радищев  был  жертвой  «заблуждений  века»,  и  расхождение 
между  ними  было  принципиальным   и  глубоким  2). 


*)  Анри  Мишель,  автор  книги  «Идея  государства»,  также  отвергает  упрек  в 
априоризме,  обращенный  к  мыслителям  XVIII  в.  (русский  перевод  П.  А.  Рожде- 
ственского, под  ред.  А.  А.  Рождественского.  М.  1909.  Стр.  90  и  ел.). 

2)  Уже  совершенно  закончив  свою  работу,  я  убедился,  что  у  меня  есть  очень 
близкий  предшественник.  Это — П.  Мизинов,  автор  статьи  «Пушкин — сын  века» 
(в  его  сборнике  «История  и  поэзия»,  М.  1900).  Статья  относится  еще  к  1899  г.  Мне 
приятно  было  встретить  у  Мизинова  мысль,  совершенно  сходную  с  моим  основ- 
ным взглядом  на  вопрос  об  отношении   Пушкина  к  Радищеву.  Показав,  как  «под 


—   71  - 


X, 


Вопрос  об  отношении  Пушкина  к  Радищеву,  надеюсь,  освещен 
мною  с  достаточной  полнотой,  и  я  готов  перейти  к  заключитель- 
ным выводам.  Но  на  пути  меня  встречает  еще  одно  препятствие — 
известные  слова  «Памятника»,  над  которым  поэт  работал  также 
в  1836  году,  именно  стих  первой  редакции: 

Что  вслед  Родищеву  восславил  я  свободу... 
На  эти  слова  указывают  все  и,  конечно,  Якушкин  в  числе  первых., 
Мне  кажется,  их  ни  в  коем  случае  нельзя  истолковывать,  как: 
серьезное  опровержение  того,  что  нашли  мы  в  статьях  о  Ради- 
щеве. В  1836  г.  имя  Радищева  было  на  устах  у  Пушкина.  Поэтт 
когда-то  написавший  «Деревню»,  конечно,  не  забыл  того,  чем  он 
обязан  Радищеву  в  прошлом;  не  стал  малодушно  отрицать,  что 
автор  «Путешествия»  был  его  учителем  в  прославлении  свободы. 
Да  и  в  «Мыслях  на  дороге»  Пушкин  открыто  просит  не  смешивать 
его  с  крепостниками  («Избави  меня  Боже  быть  поборником  и  про- 
поведником рабства»).  Он  был  и  остается  сторонником  свободы. 
Так  что,  если  бы  Пушкин  оставил  даже  первую  редакцию,  он  не 
впал  бы  в  грубое  противоречие  с  самим  собою.  Но  факт  все  же 
тот,  что,  переделывая  строфу,  усиливая  в  ней  мысль  о  своих 
добрых  чувствах,  поэт  предпочел  обойтись  без  имени  Радищева. 


влиянием  эпохи»  Пушкин  «из  человека  XVIII  в.  сделался  человеком  XIX  века». 
Мизпнов  останавливается  на  литературной  встрече  поэта  с  другом  его  молодости, 
Радищевым,  который  «известно,  был  типическим  представителем  людей  прошлого 
века».  «Друзья,  оказалось,  уже  далеко  разошлись  друг  от  друга,  и  только  полуот- 
рпцательный  приговор  вылился  пз-под  пера  Пушкина  своему  старому  богу»  (524). 
«Эти  мысли  Пушкина  о  Радищеве,  написанные  им  на  закате  жизни,  есть  лучшее 
мерило  перемены  миросозерцания,  это — лучший  показатель  этой  перемены»  (525). 
Небезынтересно  отметить,  что,  невидимому,  так  же  представлялось  дело  еще  Апол- 
лону Григорьеву.  Попутно,  среди  рассуждений  на  тему  о  народности  и  литературе, 
он  заметил,  что  Радищев  принадлежал  к  числу  «искателей  идеала», но  что  его  идеал 
«положительно  разрознен  со  всякой  действительностью,  чем  и  объясняется  малое 
сочувствие  к  нему  Державина  в  его  эпоху,  и  Пушкина  в  другую».  Сочинения  Ап. 
Григорьева.  Т.  I.  Спб.  1876.  Стр.493  (статья  1861  г.  «Развитие  идеи  народности  в 
^тттттей  отгшщтурё  со  смерти  Пушкина»!. 


—    72  — 

Может-быть,  как  предполагают  некоторые,  это  сделано  потому, 
что  статья  «Александр  Радищев»  уже  была  запрещена  гр.  Ува- 
ровым. Хотя  для  такого  утверждения  нужно  точно  установить  хро- 
нологию пушкинских  переделок.  Известие  о  цензурном  запреще- 
нии приурочивают  к  26  авг.  1836  г.  г),  а  «Памятник» — к  21  авг. 
того  же  года  2).  Стих,  «что  в  мой  жестокий  век  восславил  я  сво- 
боду», датируют  26  августа  1836  г.  3).  Следовательно,  хронология 
не  противоречит  сделанному  предположению.  Но  для  меня  гораздо 
более  существенным  является  то,  что,  подчеркивая  гуманность 
своей  поэзии,  придавая  всей  строфе  задушевную  теплоту,  Пуш- 
кин имел  внутреннее  основание  удалить  имя  Радищева.  Да,  Ра- 
дищев восславлял  свободу,  но  ведь  он — политический  фанатик. 
ослепленный  идеями  своего  века;  он  не  умел  широко-истори- 
чески мыслить  и  в  его  «поношениях»  нет  «благоволения»,  «любви» 
и,  следовательно,  «истины».  Такими  словами  заканчивается  статья 
«Александр  Радищев»,  а  она  была  написана  еще  в  начале  апреля 
1836  г.  Умом  Пушкин  сознавал  свою  связь  с  Радищевым,  но  сердие 
его  уже  молчало:  душевного  контакта  между  ним  и  Радищевым 
уже  не  было.  Пушкин  по-своему  хорошо  сделал,  что  в  оконча- 
тельной реакции   «Памятника»   не  упомянул  о  Радищеве  *-). 


*)  У  Якушкпна  (стр.  18  оттиска  или  стр..  21  сборника)  приведена  ответная 
пометка  цензора  Крылова  с  датой  26  янв.  1836  г. 

2)  Н.  0.  Лернер.   Труды  и  дни  Пушкина.  2  издание.  Стр.  368. 

3)  Статья  Н.  П.  Спльванского  «Жизнь  Радищева»  при  издании  «Путешествия» 
(1905).  Стр.  ЬХП,  прим. 

4)  Для  меня  поэтому  совершенно  неприемлемо  мнение  Вл.  Л.  Бурцева,  кото 
рый,  не  желая  «цепляться  за  букву  иушкппского  текста,  а  следуя  за  мыслью  поэта», 
окончательной  редакцией  рассматриваемой  строфы  считает  «только  такой  текст: 

И  долго  буду  тем  любезен  я  народу, 
Что  чувства  добрые  я  лирой  пробуждал, 
Что  вслед  Радищеву  восславил  я  свободу 
И  милость  к  падшим  призывал. 

Этот  именно  текст  и  должен  быть  выгравирован  на  памятнике  Пушкину» 
«Об  изучении  рукописей  Радищева».  «Р.  Вед.»  1916,  №  265,  16  ноября). 


—  73  — 

Единственно  для  полноты  аргументации,  упомяну,  пожалуй, 
еще  об  одном  факте,  которому  В.  Е.  Якушкчн  придавал  некотооое 
значение.  «В  1833  году  Вяземский  вместе  с  Пушкиным, — говорит 
он  1), — написал  послание  к  Жуковскому  и  предлагал  в  нем,  между 
прочим,  помянуть  «известного  автора  Радищева»,  Действительная 
цена  этого  факта  совершенно  ничтожна.  О  нем  рассказал  нам 
кн.  Павел  П.  Вяземский2).  В  веселую  минуту  друзья  Жуков'ского 
сочинили  ему  шуточное  послание  (датированное  26  марта  1833  г.). 
В  творчестве  принимали  участие  кн.  П.  А.  Вяземский,  Пушкин, 
Мятлев,  при  чем  последний  был,  по  словам  послания,  «до&е  спи* 
й'ёсо1е».  В  подборе  имен  участвовали  и  другие,  в  том  числе 
кн.  Павел  Вяземский.  «Забава  продолжалась  недели  две, — заме- 
чает он. — Что  же  это  за  «поминание»? 

Надо  помянуть,  непременно  помянуть  надо 

Трех  Матрен, 

Да  Луку  с  Петром, — 

так  начинается  оно.  А  в  дальнейшем  читаем: 

Раба  Божия  Петрищева, 
Известного  автора  Радище~:а, 
Русского  лексикографа  Татищева, 
Сенатора  с  шишкою  на  лбу  Ртищева, 
Какого-то  барина  Станищева, 

Пушкина — не  Мусина,  не  Онегинского,  а  Бобршдезз, 
Ярославского  актера  Канищева, 
Нашего  славного  поэта  шурина  Павлищева, 
Сенатора  Базла  Ивановича  Кутузова-Гсленищева, 
И  ради  Христа  всякова  дсброЕа  нищева. 

И  т.  д.  я  т.  д, 

«Довольно  ли  с  тебя, — запрашивали  Жуковского, — а  у  нас  ужо 
набрано  около  тысячи.  Это  вольное  подражание  твоему  Певцу  в 
русском    стане.  Надеюсь,    что    этот    образец     воспламенит     твое 


*)  Стр.  24,  прим.  40  оттиска  или  стр.  28,  прим.  43 сборника.  Курсив  автор;;. 

2)  Кн.  Павел  Вяземский.  А.  С.  Пушкин.  По  документам  Остафьевекого  архи- 
ва и  личным  воспоминаниям.  Газета  «Берег»,  1880  г.,  №№  74,  111, 113,  114  в  115. 
Интересующее  нас  место  в  №  114.  Статья  вышла  также  отдельно. 

Пушкин  в  Радищев.  5 


—  74   — 

вдохновение  и  ты  не  оставишь  по  части  швейцарской  составить 
значительное  пополнение»  х). 

Полагаю,  что  эта  шутка  ничего  не  дает  для  решения  спора, 
не  нуждается  ни  в  каких  особых  пояснениях  и  не  мешает  мне 
перейти  к  резюмированию  всего  сказанного. 

XI. 

Гипотеза  об  эзоповском  языке  Пушкина  должна  быть  окон- 
чательно отброшена.  Статьи  о  Радищеве  органическими  нитями 
сплетены  с  переживаниями,  мировоззрением  и  творчеством  Пуш- 
кина в  период  тридцатых  годов.  Неслучайно  через  сорок  лет  извлек 
он  из  архива  истории  литературное  дело  Радищева.  Для  него  это 
дело  имело  всю  свежесть  современности.  Давние  идейные  узы  с 
Радищевым,  аналогия  Радищева  с  декабристами  и  революционными 
деятелями  тридцатых  еодов,  новые  деяния  Франции  с  ее  «неисто- 
вой» словесностью, — всё  это  в  глазах  Пушкина  придавало  ради- 
щевскому вопросу  жгучее  значение.  Радищев — не  одно  только 
прошлое.  Это  имя  обязывало.  Тень  Радищева  тревожила  мысль 
и  совесть  Пушкина.  Из-за  могилы  автор  «Путешествия»  ставил 
перед  ним  проблемы  чрезвычайной  важности.  Пушкин  принял  вы- 
?ов  и  ответил  на  него.  Статьи  о  Радищеве  были  одним  из  момен- 
тов общественно-политического  самоопределения  Пушкина  и 
вместе  его  самооправдания.  Неудивительно,  что  его  оценка  Ра- 
дищева не  оказалась  на  высоте  исторической  объективности:  спо- 
койствие нередко  изменяло  Пушкину,  он  начинал  говорить  резким 
голосом  обвинителя,  и  в  результате  вынес  Радищеву  почти  полное 
осуждение.  В  своем  обвинении  Пушкин  исходил,  однако,  из  строго 


1)  Цитпрую  по  газете  «Берег».  Документ  этот  вошел  также  в  то  издание  семя 
автографов  ЕГушкшша  из  собрания  кн.  П.  П.  Вяземского,  которое  было  выпущено 
20  мая  1880  г.,  т. -е.  к  открытию  памятника  Пушкину  в  Москве. — Некоторая  (не- 
большая) часть  стихов  писана  рукою  Пушкина  (Венг.  III,  стр.  372),  остальные — 
кн.  П.  А.  Вяземским.  Стихи  с  именем  Радищева — автограф  Вяземского. — Ср.  о 
хронологии  стихотворения  «Сват  Иван»  в  связи  с  зачином  послания — Пушкин,  под 
■рал.  С.   А.  Веигерова,  VI,  стр.  436 — 437. 


10 

принципиальных  данных.  Автор  «Путешествия»,  —  говорил  он,  — 
писатель  устарелой,  сентиментально-реторической  школы,  а,  глав- 
ное, типичный  представитель  революционной  и  «антиисториче- 
ской» эпохи  просвещения  или,  если  угодно,  полупросвещения. 

Светлый,  гармоничный  и  мудрый  Пушкин,  изрекший  своим 
творчеством  великое  поэтическое  «да»,  отверг  в  лице  Радищева 
мятежное  «нет».  Для  поэта  это  было  преодолением  в  самом  себе 
XVIII  века.  Центробежность  побеждена  центростремительностыо. 

Пушкин  и  Радищев  это  две  литературных  школы,  две  псн<о- 
логии,  два  миросозерцания  и — в  условном  смысле — два  вскд, 
наконец.